– Видишь, Тиль, Барби немного поломанная, зато та самая. Оригинальная, – раздраженно говорит он дочери.
Поломанная – это очень подходящее слово.
– Меня зовут Варя, – подойдя к постели девочки, я сажусь в изножье, гоня от себя мысли и догадки по поводу фотографии.
Эстель вовсе не выглядит нездоровой, лишь немного бледной. И все равно сердце не отпускает тревога. Она же такая маленькая. Много ли ей надо?
– Ну, Тиль! – давит Виктор. – Выкладывай!
Девочка куксится, ее глазки, такие ясные, какие бывают только у детей, вот-вот наполнятся слезами.
– Я не хочу больше магансовку, – переводит на взгляд на меня в поисках поддержки.
– Я тебя прекрасно понимаю, Эстель. Скажи, какие таблетки ты сосала? Может, дядя доктор не станет тебя заставлять… – пытаюсь я уговорить ребенка, напуганного реакцией взрослых. Хотя взрослых я тоже понимаю.
– Я не знаю, какие… – лепечет она.
– Тиль! – жестко берет переговоры в свои руки Воронцов. – Рассказывай! Или я отберу у тебя планшет, и больше никаких мультиков! И на новый год тоже! Не только ты можешь ставать ультиматумы!
– Что такое утиматы? – пугается ребенок.
Так. Взрослый хуже ребенка!
– Виктор Андреевич, вы, может, сходите водички попьете? – дергаю я Воронцова за штанину. Навис над кроватью, как над подчиненным!
– Варвара, ты не у себя дома! – огрызается он, мне очень хочется отбрить в ответ, но при дочери не стоит ронять отцовский авторитет.
– Я у вас в гостях, можете принести воды мне, – нажимаю я.
Полоснув по мне взглядом, Виктор выходит из комнаты.
– Не принимайте близко к сердцу, – внезапно раздавшийся голос пугает меня.
Оказывается, в спальне еще один человек. Возрастная дама. Не то нянька, не то домработница. Я ее не заметила, потому что она молчала, видимо, имеет опыт общения с Воронцовым, а обзор мне загораживали широкие плечи Виктора.
– Он, как и все мужики, когда пугается, начинает орать, потому что не знает, что делать, и не хочет, чтобы стало понятно, что ему страшно, – выдает мне житейскую мудрость женщина.
– Эстель, давай не будем пугать папу, – мягко корю я ее. – Какие таблетки ты съела?
– Я не умею читать.
– А блистер, то есть упаковку можешь показать?
Работница Воронцова высыпает на одеяло коробочки и тубы из-под таблеток. Эстель тычет пальцем, и я чувствую, как внутри меня разжимается пружина.
Всего лишь глицин.
Господи, какое счастье!
Скорее всего отделается больным животом и спать будет как убитая.
Женщина запихивает упаковки в аптечку и выскальзывает из комнаты, наверное, чтобы успокоить нервного отца, который пошел мне за водой за тридевять земель, не меньше.
– Ты же не уйдешь? Поиграем?
Какая же она хорошенькая. Даже без двух нижних резцов.
И в глазах хитринка, которая сразу делает ее похожей на отца. Такой же огонек мелькает в его глазах, когда загоняет меня в угол.
Уж не спектакль ли девчонка устроила, чтобы добиться своего?
Прищуриваюсь на нее, но она сама невинность. Не придерешься.
– Уйду, Эстель. Мне нужно на работу, и дома меня ждут.
– Но папа мне тебя подарил!
Ты погляди, какая избалованная каприза! А Воронцов еще удивляется, что дочь вытворяет дичь и ставит ему условия!
– Папа не может подарить то, чего у него нет. Я не папина, – веселюсь я. – Он просто пригласил меня тебя повидать.
– Тогда я тебя тоже приглашаю! Ты еще приедешь?
– Постараюсь, – вру я, потому что малявка хоть и забавная, но от ее отца надо держаться подальше. Эта фотография еще…
– Завтра?
Ответить я не успеваю, потому что в комнату возвращается Воронцов в сопровождении молоденького врача в зеленой робе.
Я уступаю место, и тянет меня к полке с фотографиями, как магнитом.
Он только на одной. В компании молодой женщины, почти девушки, и самого Виктора. Женщина чем-то неуловимо напоминает Эстель. Наверное, это ее мама. Если девочка в нее, то вырастет настоящей красавицей.
Вот зачем, имея такую жену, ей изменять? У меня в голове не укладывается.
– Что? – над макушкой раздается раздраженный голос Воронцова.
Погруженная в разглядывание фото, я не замечаю, как он подошел. Чешется язык спросить про Алексея, но шестое чувство подсказывает, что не стоит этого делать. Я пытаюсь выяснить окольным путем:
– Это мама Эстель?
– Да, – односложно отвечает Виктор.
– Семьей отдыхать ездили? – указываю на парусник, виднеющийся за их спинами.
Как я и думаю, Воронцов воспринимает мой интерес превратно.
– И тебя свожу, только не надо мне тыкать в нос Галей!
Шок. Обоих родителей зовут нормально. Витя и Галя, а дочь назвали Эстель! Эстель Воронцова! О чем они думали?
– Не надо меня никуда возить, – понизив голос, чтобы не слышал ребенок, я пытаюсь достучаться до сумасшедшего тирана. – Я очень надеюсь, что это была наша последняя встреча.
– Твоим надеждам не суждено сбыться. Не теперь. Не после того, как я... – его взгляд опускается к моим губам, заставляя их гореть. – Я все решил, Варвара. Тебе придется расслабиться и получить удовольствие.
Я стараюсь больше не коситься на фотографию, но она и так стоит у меня перед глазами.
Расслабиться точно не получится.
Воспоминания засыпают меня лавиной прямо с головой.
Глава 11
– Мам, я беременна.
В голосе сестры звучит вызов и немного паники. А может, и много.
Машка старшая, но только по годам. Про таких, как она, говорят, бедовая. Ветер в голове.
В кухне воцаряется тишина, нарушаемая только ворчанием закипающего чайника.
Дрогнув, замирает занесённая над заварочником мамина рука с ложкой.
– Что делать будешь? – тихо спрашивает она, гипнотизируя зачерпнутую заварку.
– Не знаю. Наверное, оставлю, – Маша бессознательно комкает в руке кухонное полотенце.
Мы с мамой переглядываемся. Машке двадцать один, она только недавно закончила кулинарный техникум. Не так уж и рано. У мамы в этом возрасте уже был первый ребенок. Только ведь мама и Маша – это совершенно разные люди. Я с трудом представляю сестру с младенцем.
– А отец кто? – мама, наконец, словно очнувшись, заливает кипятком чай в пузатом заворчнике.
– Это важно? – несколько истерично отвечает вопросом на вопрос Машка.
Я сижу на табуретке, стараясь не отсвечивать, чтобы не разозлить сестру. Такое ощущение, что она вот-вот сорвется.
– Мне? Никакого, – спокойно отзывается мама. – А твоему ребенку? А самому папаше?
– Ему дети не нужны, – швырнув полотенце на стол, Маша обхватывает себя руками, будто ее знобит.
– Как же так?
– Вот так, мам. Не я первая, не я последняя. Но… я ещё до конца не решила. Я ещё подумаю…
Маша говорит, а губы дрожат, голос становится ломким.
Я буквально вижу, как ее накрывает осознанием, что теперь, какое бы решение она ни приняла, ее жизнь изменится. И решение ей придется принимать взрослое.
Одной. Только самой.
Я смотрю и боюсь представить, что она чувствует. Ужас селится у меня в груди. Нет, вовсе не из-за того, что сестра забеременела незамужней. Мама нас одна растила, и ничего, справилась, хотя, скорее всего, ей было нелегко.
А так… Жить есть где, работать Маша устроилась еще полгода назад. И мама, и я поможем приглядеть, да только сломалось что-то в сестре, и от этого было жутко.
Машка так и сидит, обнимая саму себя и раскачиваясь из стороны в сторону, будто баюкая свою боль.
Мама ставит перед ней большую кружку с чаем и придвигает блюдце с тонко нарезанным лимоном, посыпанным сахаром. И Машка как заревет. И столько в этом плаче горя, что сердце у меня леденеет и обрывается.
Прижимая к себе непутевую дочь, мама гладит ее по голове.
– Мам, мне так страшно. Страшно, – сквозь рыдания доносится до меня.
