— Какое письмо?
— Адресовано Зарецкому. Принеси его мне.
— Да, но… Как же я это сделаю?!
— Ты работаешь в доме. Придумай что-нибудь!
— А если я не смогу?
— Сможешь! Идеальным вариантом было бы, если бы письмо вообще не попало к Зарецкому.
— Вы хотите, чтобы я украла?! Но меня же сразу уволят! А то и под суд отдадут…
— Я понимаю. Поэтому и говорю: красть не надо… Красть вообще некрасиво. Об этом и в святых книгах сказано: «Не укради!». А вот заповеди «Не ксерокопируй!» в Библии нет. А посему копия этого письма должна быть у меня в любом случае! Обязательно!
— Скажите, а можно… так… чтобы ни у кого ничего не брать?! Я хочу помочь! Но… не могу!
— Девочка моя, мы о чем с тобой договорились, когда я тебя из тюрьмы выпи кивал?! Да, я понимаю — нелегко заниматься непривычным делом в первый раз. А потом, может быть, как-нибудь и привыкнешь…
Форс задумался. К чему это словоблудие — зачем он красуется перед своим невольнонаемным работником. Правду-матку надо резать:
— И все же лучше, если бы у меня оказался оригинал. Это зачлось бы как… как… двойной срок. Извини за напоминание.
* * *
Обстановка была почти романтическая — Сашка пил пиво в кафешке, в нескольких сантиметрах от Маргошиной груди. Сашкина любимая все переживала неожиданный финал цыганского представления:
— Да, жаль, ливень хлынул. Концерт ваш раньше времени закончился.
— И очень даже хорошо, что раньше времени.
— Это почему? У тебя такой костюм забавный, медвежонок мой любимый. А если бы ты еще и запел… Я так ждала, когда петь начнешь.
Сашка понурил голову:
— Марго, признаюсь тебе, я не пою.
— Вот те на! Цыган, и не поет!
— Вот по лошадям я первый! А петь — не пою, слуха нет…
— Слух у всех есть! — строго сказала Марго. — Ну-ка напой что-нибудь!
— Что, прямо здесь, что ли?
— А чего в долгий ящик откладывать?! Вдруг у тебя талант!
— Ну, неудобно как-то. Здесь же люди.
— Люди, говоришь…
Марго задумчиво посмотрела на Сашку. Потом обвела взглядом кафешку. Негусто. В одном углу — два человека и в другом — три. Любовь к Сашке и его, Сашкина, уверенность в себе стоят того!
Марго решительно встала и громко сказала:
— Так, кафе закрыто, — и, пока никто ничего не успел сказать: — Санитарный час! Ближайшее культурное заведение — в тридцати метрах.
Посетители попытались возмутиться. Но эти хилые попытки были легко отбиты нежным напором Марго.
— Завтра приходите! Все будет замечательно. Прошу вас, завтра… Так, благодарю. Завтра ждем вас снова. Всего хорошего.
Марго заперла дверь кафе, подошла к растерянному Сашке, села за столик.
— Вперед. Давай, расслабься и спой чего-нибудь!
— Марго, я же тебе сказал, у меня слуха нет!
— Это не тебе решать! Давай пой! А я оценю.
— Ладно, но я тебя предупредил…
— Что у вас там есть? «Очи черные» — это русская песня или цыганская?
— Это русский цыганский романс.
— Ну, давай. В знак русско-цыганской дружбы!..
— Очи черны-я-а-а… — затянул Сашка неуверенно.
— А громче можешь?
— Очи страстныя-а-а…
— А еще громче можешь? Давай!
— Очи жгучия-а-а… И прекрасныя-а-а…
Сашка неуверенно замолчал.
— Посмотри, какой голос! Видишь?
— Теперь вижу.
— Тебе ж любой артист позавидует!
— Тебе понравилось?
— Конечно, отлично! Только теперь давай чуть по-другому. От души. И в унисон.
— В уни… что?
— В унисон, вместе то есть! Смотри, следи за моей рукой! Вступаем. И…
И они запели, сначала неуверенно и робко. А потом Сашка все уверенней вторил красивому мощному голосу Маргоши. И обнявшись, они затянули с такой страстью и искренностью, что сами чуть не прослезились:
Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные.
Как люблю я вас, как боюсь я вас,
Знать, увидел вас я в недобрый час!..
* * *
Увидев отца, Кармелита испугалась по-настоящему.
— Папа, — совсем по-детски сказала она. — Я сейчас все объясню!
— Выйди! — коротко бросил Баро.
— Папа, я…
Максим не дал ей договорить, встал впереди, ограждая ее.
— Господин Зарецкий…
— А ты помолчи! Я с тобой потом поговорю. Кармелита, выйди!
— Папа, я выйду, но обещай, что ты ничего с ним не сделаешь!
— Я просто с ним поговорю. По-мужски!
— Знаю я ваши мужские разговоры! У него еще рана не зажила! Ну пожалуйста… Папа?!
— Хорошо. Я обещаю! Я раненых не добиваю. Рыч, уведи ее в машину. И ждите меня.
Кармелита вышла из комнаты (как можно быстрее, чтобы не идти рядом с Рычем). Напоследок с тревогой посмотрела на Максима.
Баро медленно подошел к Максиму, как будто собирался начать драку.
Макс стоял на месте, сложив руки на груди. Оба яростно смотрели глаза в глаза.
— Я предупреждал тебя, — сказал наконец Баро, — чтобы ты близко к моей дочери не подходил. Мне лучше знать, что ей нужно для счастья!
— А если вы его разрушаете?!
— Это ты его разрушаешь! Она невеста! Чужая невеста! А ты ее позоришь!
— Неправда! Я хочу ее сделать счастливой!
— Я гляжу, ты собрался уезжать. Ну так уезжай. И мне будет легче, и в городе будете спокойней.
— О чем вы говорите?
— О погроме, который ты устроил на кладбище!
— Я вам, господин Зарецкий, уже сказал, что не имею к этому никакого отношения!
— Я тебе не верю. Уезжай отсюда, по-хорошему прошу.
— Вы мне угрожаете, господин Зарецкий?!
— Я не угрожаю, я — предупреждаю… И больше предупреждать не буду. Надеюсь, ты меня понял.
— А если я не уеду?!
— Тогда я найду какой-нибудь другой способ избавиться от тебя.
Макс нервно рассмеялся:
— Да, я не сомневаюсь. Уж кто-кто, а я хорошо знаю ваши способы!
— Ты на что намекаешь?
— Ну, один-то раз вы меня уже пытались убить, господин Зарецкий.
— Что?!.. Я к этому не имею никакого отношения. И оправдываться перед тобой не собираюсь!
— Естественно, кто бы сомневался.
В самый разгар ссоры Баро вдруг поймал себя на мысли, что ему даже нравится дерзость Максима. Если бы он сейчас сжался, усох, увял — струсил, одним словом, Баро сказал бы себе: «И вот из-за этого я ругаюсь с любимой дочерью?» А так он, по крайней мере, видел достойного противника.
— Не хочешь слушать доброго совета — дело твое. Смотри, чтоб потом не пришлось об этом пожалеть!
— Разберемся. У меня своя голова на плечах есть!
— Ты бы о Кармелите подумал! Максим! Ты же ей жизнь ломаешь!
— Неправда. Я хочу, чтобы она была счастлива! И мы будем вместе! Вот увидите, будем!
