— Это не оправдывает её.
— Не оправдывает. Но тем не менее. Она тогда была сама как большой ребёнок, а я оставил её одну.
— На время.
— Этого оказалось достаточно. Необязательно уезжать куда-то физически, я не смог показать ей, насколько сам нуждаюсь в ней.
Арсений замолчал, что-то пристально рассматривая на приборной доске, его руки усиленно скользили по бёдрам, вверх-вниз. Я не торопил его, давая возможность принять услышанное, и тут он сорвался.
— Пап, она ушла от меня… нас, — простонал и разревелся, абсолютно по-детски, болезненно сморщив личико и размазывая сопли-слёзы по нему.
Я тут же отстегнулся и всем корпусом развернулся к нему, прижимая сына к плечу. Сдавленные рыдания так и рвались из него, я гладил его по волосам и представлял, как впитываю в себя всю его боль.
— Пап, ну как же так…
— Не ищи в этом смысла. Случилось то, что случилось. Прошлое на то и прошлое, чтобы оставаться позади. Ты же сам хотел найти свою… маму. И ты нашёл её, ты дал всем нам шанс, и это очень благородно. Я говорил тебе, как тобой горжусь? Нет? Тогда говорю — ты моя самая главная гордость. Ты сделал очень смелый шаг, на который я сам так и не смог отважиться.
Сенька всхлипнул совсем жалостливо.
— И теперь всё испортил.
— Ничего ты не испортил.
— Но я ей сказал такое… Она теперь… никогда не простит.
— Она любит тебя. Всегда любила. А любовь, если она настоящая, учит прощению.
— А как же ваша история?
— Наша история о том, к чему приводит отсутствие любви к себе. Ибо простить самого себя — самое сложное.
Сын послушно кивнул головой, немного приходя в себя.
— И что теперь?
— А теперь мы поедем домой и попытаемся выспаться. А потом на свежую голову решим, как нам жить дальше.
***
Олеся
До этого дня я вряд ли знала, что такое настоящее горе, наивно полагая, что все эти годы тосковала по Сеньке по-настоящему. Нифига. Ни один день до этого не мог сравниться с тем, что я испытывала сейчас. Когда-то я боялась, что он, став взрослым, и не вспомнит обо мне. Но теперь я знала, что нет ничего страшнее, чем осознание той боли, что ты причинил собственному ребёнку, помноженное на разочарование от потери призрачного счастья иметь возможность видеть, как он растёт и радуется жизни.
Я лежала на постели, прижимая к себе Жужу, взбудораженную моим настроением. Она металась по кровати, принимаясь то лизать моё лицо, то протяжно выть. Вот и ещё один ребёнок, травмированный мной.
Ближе к утру пришло сообщение от Игоря: «Мы дома. Арсений в порядке, он справляется».
Я: «Спасибо».
Игорь: «Я люблю тебя. Слышишь?».
Я: «Слышу. И я тебя. Люблю».
Игорь: «Хочешь, я приеду к тебе?».
Я: «Хочу. Но не приезжай. Не оставляй его одного, пожалуйста».
Игорь: «Тут Макаровы, Слава взял его в оборот. Так что я могу вырваться на час. Он поймёт. Не хочу, чтобы ты одна была».
Я: «Мне спокойней, когда он с тобой. К тому же ты уже сделал всё, чтобы я не была одна. Жужа бдит».
Игорь: «Спи тогда».
Я: «Хорошо».
Успокоить это меня не успокоило, но, по крайней мере, дышать стало заметно легче. Сын дома. С отцом. В безопасности. И он справляется…
***
Следующий день прошёл как-то смазанно. Звонила Алиска, поделиться новостями о поездке к матери, ну и заодно проверить, насколько я в порядке. И если первое у неё прошло вполне удачно, то проверка моего состояния провалилась на корню.
— Вот и оставляй тебя после этого одну, — печально вздохнула сестра. — Хочешь, я приеду к тебе?
— Спасибо, но нет. Я справляюсь…
Ведь если Сеня справляется, значит, и я смогу.
Она немного помолчала, явно не зная, что сказать, зато я вдруг огорошила нас обеих своей просьбой:
— Алис, спроси у мамы… могу ли я как-нибудь к ней приехать?
Фёдорова по ту сторону телефона поперхнулась и переспросила:
— Ты уверена?
— Да, пришло время учиться прощать.
***
На календаре была суббота, а значит, вечером меня ждал эфир. Самым желанным сейчас было забиться в уголок своей квартиры и не выходить. Но я больше не могла позволить себе быть эгоисткой, у меня имелись обязанности, в том числе и перед коллегами, поэтому, собрав волю в кулак и кое-как замазав круги под глазами, я поехала на студию, зачем-то прихватив с собой Жужалицу.
— Ты будешь спать, хорошо? И во всём слушаться Соню. А я пока попробую сделать так, чтобы меня не уволили и мне было чем кормить тебя и дальше.
Жужа-Пенелопа довольно гавкнула вслух, вызвав на моих губах слабую улыбку — первую за весь день.
— Хреново выглядишь, — заключила Соня, встретив меня в коридоре радиостанции.
— Чувствую себя примерно так же.
— Эфир-то сможешь вести?
— Можно подумать, мне впервой.
— Ну смотри, только не потеряйся, прямой эфир этого не прощает.
Как назло, тема сегодняшней передачи была про мечты.
— А как думаете вы, — несла я всё, что шло на ум, — должны ли наши мечты сбываться? Или они как путеводная звезда — нужны для того, чтобы мы к чему-нибудь стремились? Если вам есть чем поделиться, то скорее звоните нам в студию и расскажите свою историю. А сейчас мы с вами послушаем красивейшую композицию о любви.
И всё-таки решение прийти на работу оказалось верным. Необходимость всё время держать себя в тонусе и сочинять что-то позитивное здорово отвлекала от сердечной боли. Пока по радиоволнам крутился очередной трек, я разглядывала номер Игоря, борясь с желанием написать ему.
Песня подошла к концу, и я защебетала в микрофон:
— Итак, с вами вновь передача «Бодрой ночи» и я, ваша любимая Олеся Бодрова. Пока наш телефон молчит, мне бы хотелось поделиться с вами своей историей. Когда я была подростком, мне казалось, что самое главное — это успех. Не в смысле популярности. А как показатель того, чего ты добился. Мне хотелось расширить границы своего мира, прыгнуть выше головы. Такая вот мечта. Не отрицаю, что это действительно важно, самореализация и всё такое. Но тогда, много лет назад, я не учла одного: успех — это ничто, если тебе не с кем его разделить, если никто не сможет понять твоего счастья, а тебе… а тебе попросту некому адресовать свои победы.
— Звонок, — просигналила мне Соня в наушник.
— И у нас наконец-то есть первый дозвонившийся! Здравствуйте, представьтесь, пожалуйста.
— Меня зовут Арсений, и… И я просто хочу сказать, что мы с папой любим тебя. И ждём. Всегда.
Бонус
— Мы беременны! — торжественно объявил Игорь с порога. Одной рукой он протягивал торт, а второй пытался удержать на весу Жужу, всеми правдами и неправдами рвущуюся на свободу.
Я с упрёком глянула на мужа, ткнула пальцем в сына, который попытался проскочить мимо, почуяв, что запахло жаренным:
— Это всё вы виноваты!
— Ну, если разбираться, то чисто технически это произошло без нашего участия!
— Вот именно! А вы должны были следить за Жужей! Бедная моя девочка, — запричитала я над собакой, выхватив её из рук Игоря. – Не слушай этих мужиков… бесчувственных.
— Не переживай ты так, — скривился Ключевский под довольное фырканье Сеньки. — С кем не бывает.
Как-либо комментировать это я не стала, утащив Жужалицу в ванную мыть лапы, а после вернулась на кухню, где мои мальчики уже колдовали над тортом.
— Ма, ты чай будешь? — обернувшись через плечо, спросил Арсений.
— Нет, — вконец надулась я, бросив страдальческий взгляд на таксу, которая, вполне довольная жизнью, накинулась на корм в своей миске.
— Да ладно, всё же хорошо. А щенков мы быстро пристроим.
— Кому будут нужны такие уродцы?!
— Ну почему сразу уродцы? — невинно поинтересовался муж, пряча свою улыбку.
— Потому что кто ещё может родиться от йорка Макаровых?!
— Это претензия конкретно к йорку или к Макаровым?
