— Хорошо, — Алекс кивает с все равно недовольным видом. — Но вы, если что — звоните!
— Ладно, — Серж отворачивается к окну, чтобы Алекс не видел его усмешку. Эта его поездка всех переполошила. А мадам Нинон дала ему наказ привезти родной земли.
Представив себя с лопатой на газоне, в центре крупного мегаполиса, Серж прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Ну, не плакать же, в самом деле…
Шаг двадцать пятый. Списание с баланса
Давай подумаем, может, не стоит его прогонять? Живут же другие — и ничего!
Ну, подумаешь, медведь! Все-таки, не хорек. А? Мы бы его приучали, причесывали бы. Он бы иногда нам поплясал бы!
— Соня, ну сколько можно?! — старшая сначала смотрит на отвернувшуюся к стене младшую сестру, потом, беспомощно — на среднюю. — Не верю я, что кто-то стоит таких… таких… Сонька, прекращай реветь! Ну не стоит он этого!
— Стоит, — шмыгнула носом. Софья сидит на кровати, с ногами, обняв колени руками. Сестрам-близняшкам, спокойным и умиротворенным в своем семейном счастье, она кажется совсем маленькой и ужасно хрупкой. И совершенно беззащитной — с этими тонкими руками, обнявшими колени, с небрежно стянутыми в узел на затылке волосами, заплаканными глазами и опухшим носом.
— Сонечка… — они просто не знают, что еще сказать.
— Он такой… — младшая упрямо смотрит в стену. И говорит, кажется, даже не с ними — сама с собой. — Он красивый, очень. Но не в этом дело. Еще он умный — правда, по-настоящему умный, только не очень-то задается по этому поводу. Щедрый… хотя при его деньгах это не удивительно, но… Нет, это тоже не главное. Хотя это очень приятно — когда тебя так балуют. Но это все равно не главное…
— А что — главное, Софушка? — негромко спрашивает Люба.
— То, какой он настоящий, — Соня отвечает тоже почти шепотом. — Он настоящий такой… такой, — тут она всхлипывает, шмыгает носом. Надя и Люба встревожено переглядываются. — Я думала, что знаю, какой он. Что никто не знает, а я — знаю. Какой он — настоящий. Я же… Я… — вздыхает прерывисто, утыкается лбом в колени, молчит. И сестры тоже молчат — только переглядываются все так же встревожено. А Соня поднимает голову и оборачивается к ним лицом. Глаза — потухшие, уставшие. И очень несчастные. Продолжает бесцветным голосом:
— Он меня на день рождения бабушки пригласил. А бабушка… мадам Нинон… она для него — все. Я думала, это что-то значит. Я думала, что это многое значит! — голос Сони становится громче, в нем прорезываются эмоции. — Там мы с ним… Господи, как же они смеялись надо мной, наверное — он и Амандин! Ведь она тоже там была. И все уже тогда знала. Я даже представить не могла, — усмехается горько, — что такое со мной может произойти. Что такое в принципе происходит с реальными живыми людьми, а не только в кино. Взяли, как вещь, поиграли… А как надоела — так и выкинули. Потому что, видите ли, для женитьбы у него есть более достойная! А я — прощальная гастроль! — Соня поперхнулась своими словами, закашлялась. — А я-то, дура, подумала… решила… да еще мадам Нинон с этим кольцом… Черт, да я за него уже замуж собралась! По крайней мере, мечтала об этом. Думала, вот-вот — и он скажет мне, что любит меня. Я… Господи, ну дура и банально, я знаю, но… Но я же… я же… — всхлипнула и снова уткнулась лицом в колени. И оттуда, глухо: — Я же так его люблю…
Надя с Любой молчат. Что тут скажешь? Никогда они не видели свою младшую такой. Где та беззаботная, острая на язык, всегда уверенная в себе красавица Сонечка Соловьева? Какой же надо быть бесчувственной тварью, чтобы превратить ее вот в этого хлюпающего носом, несчастного скулящего ребенка?
А Соня вдруг поднимает лицо, поворачивается к сестрам. Подбородок еще дрожит, но в глазах что-то меняется. В синих потухших глазах начинает проскакивать электричество. Она сжимает зубы, унимая дрожь, выдыхает, убирает прядь волос со лба.
— Я все равно люблю его, несмотря на то, как… как он со мной поступил. Это унижает меня, это делает меня жалкой, я знаю. Но я люблю его. Пока люблю. Но потом я его возненавижу. Я обещаю вам, — смотрит в глаза сначала Наде, потом Любе. — Я его возненавижу.
— Знаешь, что? — после паузы отвечает Надя. — У меня крем есть. От его фирмы. Приду домой — разобью баночку молотком. Пусть подавится моими деньгами!
Ответом ей слабая улыбка младшей сестры. Ну, хоть что-то.
* * *
Нельзя сказать, что земля предков Сержу понравилось. Все непривычно. Просто вот очень непривычно. Даже в аэропорту: воздух, люди — все иное. Лишь конопатый друг — как якорь.
— Добро пожаловать домой, дорогой Карлсон, — Бас притиснул его к себе. — Как долетел?
— Нормально, — пожал плечами. — А почему — Карлсон? Кто это?
— Не знаешь? Ну, это очень похожий на тебя герой одного мультфильма, — непонятно чему усмехнулся Литвинский. — Красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Ну, как ты? Ко всему готов?
— Устал просто зверски. Но готов ко всему.
— Ну-ну, — покачал головой. — Ладно, пошли. Перед смертью все равно не надышишься.
Серж не стал уточнять, что означала последняя фраза.
* * *
— Так, ты, главное — молчи!
— Я же, вроде бы, поговорить приехал?
— Потом поговоришь. Сначала — молчи.
— К чему все эти сложности? — Серж заходит в открытую перед ним дверь подъезда многоквартирного дома.
— К тому. Ты просто еще не понял, во что ввязался.
В лифте они поднимались в молчании.
* * *
За порогом двери квартиры родителей Софи обнаружился презанятный тип — здоровенный, рыжий, плечистый, с крайне нелюбезным выражением лица. У Сержа на подобных мордоворотов в последнее время стойкая аллергия. Кто он, интересно? Рыжий? Брат Базиля? Не очень-то похож.
— Ой, а кто это к нам пожаловал? — медленно протянул рыжий. Оперся ладонью о дверь, обозначив ненавязчиво внушительный бицепс. — Гость дорогой заграничный?
— Кто это, Вася? — Серж обернулся к Литвинскому. — Это мажордом?
— Ты, мать твою, самоубийца! — выдохнул Бас. — Молчи!
Рыжий вдруг заливисто захохотал.
— Слышишь, Вектор, меня мажордомом обозвали! Это типа прислуги, которая дверь открывает.
— Позволяю с повышением в звании, — невозмутимо ответил рыжему высокий, коротко стриженый блондин с холодными светлыми глазами, появившийся из-за его плеча. — Этот, что ли, наш клиент?
