— Погоди! — поспешно перебила Лариса, словно и правда испугалась, что он сбросит вызов. — На самом деле я видела её. Совсем недавно, всего пару недель назад. Случайно в торгушке столкнулись.
Гордеев оторвался от мостовых перил и напряжённо выпрямился.
— И ребёнка видела. Хорошенький такой мальчик, как с картинки. Ты хотя бы это знал? Ну, что у неё именно сын?
Гордеев молчал. Сердце замерло, замерло дыхание и пульс. В груди скрутило чудовищной силой, словно там вот-вот что-то сломается. Лариса вздохнула в трубку, а в реальности наверняка ещё и зажмурилась, что-то окончательно для себя решая.
— В общем… он твой. Точно — твой. Я специально не спрашивала, но там и спрашивать не надо было, потому что… — Помолчала, словно подбирая слова. — Знаешь, ты, конечно, тот ещё гад и, по-хорошему, тебя к бабам подпускать вообще нельзя, но… — Голос вдруг дрогнул, и Гордеев понял, что она не слова подбирает, а пытается совладать с эмоциями. Женщины — как их понять? — Это невероятно, но твоя девочка всё ещё ждёт тебя. Вот только если бы ты видел её глаза, ты бы понял, что она на последнем издыхании. Настолько последнем, что на прощание я посоветовала ей оставить тебя в прошлом и начать жить здесь и сейчас. И если честно, даже надеюсь, что ей хватит ума прислушаться. Она ведь не Хатико, чурбан ты этакий! Она человек, и имеет право на нормальное человеческое счастье…
Звонок давно уже закончился, а Гордеев всё стоял, невидящим взглядом скользя по бликам на чёрной воде. Сын. Его сын. Его. Его! А Славка, его Славка, его маленькая сильная женщина — ждёт. Его ждёт. Четвёртый год подряд. Вопреки очевидному, вопреки своей вольной натуре и всему, через что он её протащил… Всё ещё ждёт. Пока ещё ждёт.
Понял вдруг, что от накрепко стиснутых зубов заломило аж в затылке, а телефон едва не трещит в судорожно зажатом кулаке. Глубоко вдохнул, выдохнул, и разжал пальцы. Телефон булькнул в реку, и вместе с ним исчезла уникальная возможность позвонить куда бы то ни было ещё: Доку, Коломойцу, снова Лариске… Не важно. Сейчас его так раздирало, что мог поддаться эмоциям и сглупить.
Но нельзя. Что угодно, только не миссия и только не сейчас. Зажмурился, пресекая непозволительную резь в глазах.
Славка, Славушка, птичка, девочка любимая… Услышь, почувствуй — он с тобой, за вашей с сыном спиной, закрывает объятиями от какой-то огромной беды, имя которой и сам ещё толком не знает. Но он узнает, и не даст ей свершиться, чего бы ему это ни стоило. Не ради целого мира, но ради вас двоих. Потому что вы для него и есть целый Мир! Просто потерпи ещё немного, потерпи, любимая. Пожалуйста, потерпи…
Глава 44
С той ночи в нём словно что-то перевернулось и появился… страх. Не справиться, не выжить, не успеть. Этот страх заставлял озираться и дважды думать там, где нужно действовать единожды и сразу. Это было непривычно и очень мешало.
Но, с другой стороны, в этом новом ощущении крылось столько внутренней силы! Казалось, Гордееву бы эту силу там, в горах — он бы просто поднял скалу и прошёл прямо под ней, напрямик. Потому что сын. У него есть сын! И любимая женщина, которая ждёт.
Когда у крокодила вырастают крылья, он становится драконом.
Но самым неожиданным последствием той ночи стали… проблемы с эрекцией. Психичка требовала много и часто, а Гордеев впервые в жизни не справлялся. В груди бушевало такое отторжение, что не то, что член — руки опускались и копилась яростная чёрная ненависть. И если с эрекцией прекрасно справлялись таблетки, то с ненавистью… С ней приходилось жить, загонять в нутро, прятать до поры.
Чем бы ни закончилось это дело — оно будет для него последним, Гордеев это чувствовал, но не мог объяснить, потому что это ощущение тоже было впервые. Может, это то самое чувство, которое однажды заставляет зверя покинуть стаю и уйти туда, куда век за веком уходили его предки, чтобы спокойно умереть? Или так зовёт новый, открывшийся взору горизонт, без которого теперь тесно дышать, а жизнь по прежним правилам лишается смысла?
В роли личной зверушки Гордееву приходилось круглосуточно находиться при психичке, бывать и любовником, и паяцем для её тусовки, и терпилой, когда психичка, нанюхавшись порошка или просто войдя в раж, надевала свои стальные, в стразиках, насадки-когти и царапала его плоть, наслаждаясь кровавыми дорожками. Получая особый острый приход от того, что после того, как сделала больно и добавила новых шрамов, Гордеев всё равно раболепски её трахает…
Но ценой всему этому были удачные сливы информации из её ноута. За январь и первую половину февраля это удалось трижды. Однако, каждый раз из Конторы приходил ответ, что это не то, и приказ продолжать работу. Нэнси Гарретт оказалась действительно ключевой фигурой, через которую проходили те самые документы, которые были так нужны, но их движение не носило систематический характер. По-настоящему ценные данные — как редкая синяя птица, их нужно было терпеливо ждать в засаде и не упустить в решающий момент.
И Гордеев справлялся. Он умел терпеть боль, смирять гнев и наступать на горло собственной гордости. А ещё — манипулировать психичкиной маниакальной жаждой власти, то проявляя дерзкую непокорность, то повержено смиряясь.
Психичка ликовала. Упивалась своей силой… и, сама того не замечая, попадала в зависимость от Гордеева. Появилась ревность, потребность контролировать каждый его шаг, взгляд и вздох. Жажда особого внимания к себе и даже чувств на грани нежности. Дикая взрывоопасная смесь одержимости и вседозволенности! Обоюдоострая игла, от которой зависела теперь и психичка, и сам Гордеев, в висок которого уже не раз упирался ствол её именного Кольта.
И всё же, хотя она была и больной на всю голову, но всё-таки женщиной. И как любая женщина в моменты бурного примирения, она становилась уязвимой и болтливой, и сама рассказывала Гордееву о том, чем именно занимаются их лаборатории, о том, что на данный момент выполняют большой военный заказ на разработку биологически-грязной начинки артиллеристских снарядов.
— Представь, это просто взрыв — Бфф! Воронка, разрушения… А потом всё забылось. Но те, кто находились в зоне поражения, начинают болеть. Просто сезонный вирус, который почему-то не лечится так, как прежде и вызывает бо́льшие осложнения, увеличивается процент летальности. Более заразный и менее прихотливый к холоду или ультрафиолету, ему не страшна ни зима, ни летняя жара, ни засуха, ни дожди. Он поражает и стариков, и детей. А может, наоборот, избирательно только детей или только дееспособных мужчин. Какой идиот свяжет это с каким-то там случайным снарядом, о котором все давно забыли? А если такие снаряды рвутся постоянно и везде? Ты представляешь последствия? И какой, к чёрту, диверсант может сравниться с этим по эффективности?
— Но ведь этот снаряд для начала придётся взорвать. Причём, на территории противника. А, насколько я знаю, на данный момент в зоне вашего интереса не ведётся таких открытых вооружённых конфликтов?
— Боже, ты такой милый, когда тупой! — прижалась психичка к его груди. — Конфликт, это же дело одной секунды. Только что не было… и уже есть.
— Хочешь сказать, готовится что-то в этом роде?
— Точно не знаю, могу только предполагать. И ты должен быть благодарен мне, что тебя не отправят на убой в твою долбанную Россию уже в этом марте. Здесь, со мной и в безопасности, у тебя есть все шансы для долгой богатой жизни. — Перевернулась на живот, приподнялась на локте: — А хочешь, сделаю тебя звездой Голливуда? Нет, серьёзно, у меня есть связи. А твоя фактура и инвалидность только вызовут ещё больший интерес. Будешь играть супергероев, защищающих мир от вселенского зла. Хочешь?
— Ну-у-у…
— Чего ну? — моментально зверея, взвилась над ним психичка. — Бросить меня хочешь, да?! Променять на славу? На фанаток и их койки?!
Пришлось утешать. Целовать, уверять, ублажать… в то время, как хотелось просто стиснуть руки на её тонкой нервной шее и вовремя не разжать.
