Сохранившая ее тепло книга в моих руках. Я перелистываю страницы, обложка мягкая, потрепанная. Какая-то легенда или волшебная сказка, вот что интересует их. Я отдаю ей книгу, но она бросает ее на песок усталым движением. Что сказать ей? Как объяснить? С чего начать свое объяснение здесь, у шумящих морских волн? Пятнадцатилетняя девочка, которая доходит мне до груди. Что я собираюсь натворить? Объясняться – это еще глупее, чем просто обнять ее и поцеловать. Я притягиваю ее к себе, руки мои дрожат, глажу ее волосы фальшивым отцовским движением, целую ее лицо, обнимаю. Она молчит, неподвижна, словно какая-то вещь. Я снимаю с нее кофточку, пораженный белизной ее тела, неразвитая, девическая грудь. Закрываю глаза и погружаю их в эту детскую плоть, провожу губами по ее твердой маленькой груди, не верю в то, что происходит. Я гублю себя. А она молчит – не понимает, но не оказывает даже малейшего сопротивления. Если бы она выказала хотя бы намек на сопротивление, я бы тотчас же оставил ее. Смотрит на мою бороду. Со страшной страстью я опрокидываю ее на песок, шепчу: «Тали, Тали» – и чувствую, что она прислушивается не к моим словам, а к другим голосам, не говорит ни слова, но я тоже слышу их. Детский смех, звук приближающегося катера, голоса людей, шум заводящейся машины. Вокруг люди.
Я тотчас же отрываюсь от нее, надеваю на нее кофточку, завязываю шнурочек, наклоняюсь, засовываю ее ступни в сандалии, застегиваю их, словно она ребенок. И все время стараюсь не смотреть ей в лицо. Запихиваю ее в машину и еду, ищу тихое место. Но такого места нет, страна заселена сверх всякой меры. Дороги, дома, открытые поля и огороженные плантации. Военные лагеря, палатки, людская суета. Придется оставить это. Время от времени я вывожу ее из машины, прокладываю дорогу между колючками, а она покорно идет за мной. Снова человек в моих руках. То это Габриэль, то мальчишка-араб, а теперь эта девочка. Люди покорно отдают себя в мои руки.
Надо подождать, чтобы стемнело…
Я останавливаюсь у маленького дорожного буфета в одном из поселков. Беру ей пирожок и сок, а себе – кофе.
Она сидит напротив меня, медленно жует, посасывает сок из стакана. Я пожираю ее глазами, страсть моя достигает предела. Наступают вечерние сумерки, а я, как дикий зверь, смотрю на свою жертву, на ее белые руки, на ее лицо. Так больше молчать невозможно. Но что сказать?
– Ты уже сделала уроки?
– Еще нет.
Тишина. Я спрашиваю ее об отце. И снова тот же рассказ. Исчез несколько лет тому назад. Ничего о нем не известно. Я спрашиваю ее о Дафи, что думают о ней в классе. И она с любовью, почти с преклонением начинает говорить о Дафи. Смелая девчонка, очень смелая, самая смелая. Всем говорит правду в лицо, даже учителям, не боится.
Она говорит медленно, какая-то неразвитость, почти глупость чувствуется в ее манере выражаться. Какая-то смутная ненормальность, невозможно определить, в чем именно. И она принесет мне спасение?
Вечерние сумерки. Мы сидим у шаткого железного стола в дорожном буфете, вернее, в грязной продуктовой лавке захолустного поселка.
– О тебе не будут беспокоиться?
– Нет.
– Может, позвонишь маме? Скажи, что вернешься поздно.
– Нет, ей все равно.
– Все-таки позвони.
Она не двигается с места. Такой покинутостью веет от нее.
Я встал и позвонил домой. Дафи подняла трубку. Аси не было дома. Я сказал Дафи, что задержусь, что поехал в Тель-Авив.
– Ты опять ищешь его?
– Нет, другое…
– Когда вернешься?
– Вернусь. Какая разница – когда. Что ты делаешь сейчас?
– Ничего. Я ждала Тали, но она не пришла.
– Скоро придет…
– Не задерживайся долго, папа.
Умоляет как ребенок, совсем не похоже на нее.
Уже темно. Стало прохладнее. Я заплатил, и мы поехали. Куда ехать – не знаю, кружусь в темноте. Все еще думаю, не повернуть ли, не поехать ли домой, но я в плену у чего-то, что сильнее меня. Место кажется мне знакомым. Я проехал еще несколько километров по узкой дороге. Издали узнал дом престарелых, больницу, где лежала старуха. Объехал вокруг дома и остановился в некотором отдалении от него. Оставил девочку в машине, а сам зашел в дом. Спросил заведующую. Мне сказали, что она, возможно, еще здесь. Я нашел ее на пороге кабинета. Закрывает дверь. Она сразу же узнала меня, лицо ее просияло, она чуть не бросилась ко мне навстречу.
– Вы слышали, какое чудо совершилось?
– Конечно.
Она так сокрушалась, что я тогда отказался назвать себя, не оставил адреса. Хотела сама сообщить мне эту весть. Через несколько дней после моего посещения.
– Я знаю.
– А как она чувствует себя? У меня не было времени поинтересоваться ею.
– Все в порядке.
Она начала рассказывать мне, что сделала на мое пожертвование. Думала-думала и в конце концов решила купить несколько картин молодого многообещающего израильского художника. Она повела меня по комнатам посмотреть на развешанные там картины, выражает надежду, что они мне понравятся, хотя я – помню ли я это – дал ей полную свободу распоряжаться этими деньгами.
– Разумеется.
Я иду усталый, измученный, рассеянно смотрю на сюрреалистические картины фиолетового цвета, слушаю и не слушаю ее объяснения. Наконец она замолкает. Я прошу у нее комнату на ночь или на короткое время, чтобы отдохнуть. Я работаю здесь, недалеко.
Просьба кажется ей несколько странной, но как можно отказать мне? Она предупредит сторожа-араба. Все будет в порядке. Мне приготовят также и ужин.
– В этом нет необходимости…
Я провожаю ее до машины. Она пожимает мне руку. У нее лишь одна просьба – чтобы я назвал свое имя.
– Никогда… – улыбаюсь я. – Я и в будущем собираюсь жертвовать вам деньги.
Она рассмеялась взволнованно, снова пожимает мне руку.
Я возвращаюсь к машине и вижу, что Тали исчезла. Начинаю искать вокруг. Через несколько минут замечаю, как она появляется из-за каменной ограды, медленно возвращается.
Мы ждем в машине, когда дом престарелых немного затихнет, ужин закончится, огни погаснут. Моя голова лежит на руле, потная, липкая. Снаружи дует прохладный ветер. Она тихо сидит рядом со мной, не двигается. До нее ничего не дошло. Сидим так, наверно, с час. Потом выходим. Сторож-араб открывает дверь, даже не смотрит на Тали, ведет нас по длинным коридорам мимо палат, освещенных слабым светом. Старики дремлют после ужина, некоторые медлительно бродят в своих полосатых халатах, словно доисторические животные.
Девочка дрожит…
Наконец что-то доходит до нее.
Он привел нас в небольшую комнату, операционную или процедурную. Посреди стояла большая металлическая кровать с подъемником, а около нее бутыль с кислородом, какие-то врачебные инструменты. Сбоку была раковина. Он даже не спросил, нужна ли нам еще одна кровать. Я сунул ему в руку десять лир, но он отказался взять их.
