выход.
Я прижимаю к груди листок с результатом и часто моргаю. Поверить не могу.
Михаил
— Мы будем проездом, — произносит мама. – Взяли билеты на рождественские праздники в Варшаву. Если ты не против – заедем в гости.
— Не уверен, что у меня будет время. У Алисы тоже. Прости, давай в другой раз.
Я отвечаю ровно, без грубости. Но достаточно понятно, чтобы не настаивать. На другом конце провода воцаряется напряженная тишина. Затягиваюсь густым дымом, заглядываю в окна больницы. Алиса должна с минуты на минуту освободиться.
— Катерина мне всё рассказала, — негромко проговаривает мама. — Алиса беременна?
— Я могу попросить тебя поменьше общаться с моей бывшей невестой?
Бешусь от того, что новость мать узнала не от меня.
— Она сама звонит. Но в следующий раз не стану продолжать разговор.
— Будь так любезна.
— Это правда, Миш? Возможно, нужна наша помощь? Ты же знаешь — я всегда за. Думала, что минимум лет пять ты не порадуешь нас внуками.
— Я тоже так думал, — усмехаюсь в ответ. — Пока ничего не нужно, мам. Созвонимся позже, ладно?
У меня звонок по второй линии. Заканчиваю предыдущий вызов, отвечаю. Алиса бодрым тоном сообщает, что её уже выписали. Под личную ответственность.
Мы возвращаемся в столицу и наблюдение она продолжит уже там.
Толкаю дверь, прохожу в пахнущее медикаментами и хлоркой отделение. Выкрашенный в синюю краску коридор увешан гирляндами. На окнах приклеены самодельно вырезанные снежинки. Одним словом, максимально праздничная атмосфера – даже лёгкий аромат алкоголя витает.
Новый год мы с Лисой отмечали именно здесь — в стенах больничной палаты номер восемь на первом этаже гинекологического отделения. Я приехал с бутылкой безалкогольного шампанского и готовой едой, которую заранее заказал в ближайшем ресторане. С медперсоналом довольно легко удалось договориться.
В коридор выходит Алиса. Когда вижу её – внутренности сплющивает многотонной плитой. Задыхаюсь от боли, захлебываюсь чувством вины. Такая она… Тонкая, хрупкая и беззащитная. В свободной худи и обтягивающих лосинах. На плечах накинута куртка.
— До встречи, Варенька! – машет рукой медсестре, которая шагает с капельницей по коридору.
— Типун тебе на язык, Скрипко! Никаких больше встреч!
— По крайней мере, не на территории больницы, — соглашается с ней Лиса. – Но в другом месте мы же когда-нибудь встретимся?
— Моя ты хорошая! Конечно! Дай обниму на прощание, что ли.
Улыбаюсь, застываю посреди дороги. Алиса не может не нравиться. Я давно это заметил. Открытая, настоящая. За ту неделю, что она провела здесь – успела познакомиться и подружиться со всем персоналом.
Я редко приезжал, поэтому она занимала себя, чем могла. Разговорами, просмотрами фильмов и чтением. В главах, которые были непонятны, Лиса оставляла пометки и потом живо со мной обсуждала. Не знаю, кто внушил ей, что она глупая и неспособная девочка, но полнейшая это чушь. Настольную книгу следователя Алиса с лёгкостью обработала за два дня.
— Привет! – радостно виснет у меня на шее. – Я готова. А ты?
Невесомо поглаживаю по спине, обжигаясь от синяков и кровоподтёков, которые до сих пор присутствуют на её коже.
— Тоже готов. Заправил машину и купил двойной хот-дог. Как ты и просила. Вроде бы всё. Никуда заезжать не планируешь?
— Нет. С Лялей и папой я уже попрощалась. Думаю, этого достаточно, чтобы со спокойной душой отправиться с тобой в новую жизнь.
Она отстраняется, убирает волосы назад. Глаза невозмутимые, но в них до сих пор читается беспокойство. На губах застыла улыбка. Иногда мне кажется, что она через силу себя заставляет.
Взгляд цепляется за синяки на тонкой изящной шее. Тут же передёргивает. По роду деятельности мне приходится работать в сфере преступлений и разного рода трагедий. С годами, как и у всех следователей, судей и прокуроров, в организме автоматом произошло профессиональное привыкание. Думаешь, что чёрствость и невозмутимость будут с тобой всегда, но, оказывается, с близкими людьми это не действует.
Кровь нагревается, вскипает. Самое болезненное, что мне доводилось видеть — это смерть сестры и избитую беременную Алису. Достаточно представить, что ей пришлось пережить, как с новой силой атакует агрессия.
Вспоминаю заплаканное и испуганное лицо Лисы в больничной палате и по коже такая дрожь проходит, что снова хочется убивать. Как будто тех долгих часов наказания для Николая Тихонова мне было мало.
Мы нашли его на следующий день. В соседнем городе, в старом мотеле, куда в основном привозят снятых на час шлюх. Мерзкое лицо Николая довольно быстро превратилось в кровавое месиво. Он хрипел и молил о пощаде. Останавливаться не хотелось хотя бы потому, что Алиса его тоже просила. Ей было больно и безумно страшно.
Сука-а. Наверное, в тот момент я отлично понял преступников, которые совершают убийства в состоянии аффекта. Если бы не Жаров, я сделал бы то же самое.
Забрав сумку Алисы, я разворачиваюсь и иду на выход. Она шагает следом, снова и снова прощается со всеми санитарками и врачами. В ней столько тепла и терпимости к людям, что я каждый раз удивляюсь.
В один из дней она схватила меня за руки и стала умолять смиловаться над Тихоновым. Уверяла, что жизнь его и без меня накажет.
Я в ней глубоко ошибся. С самого начала. Искренняя, беззлобная девочка. Часто ловлю себя на мысли, что она учит меня гораздо большему, чем я её.
— Ложись сзади, — прошу Лису, открывая дверь автомобиля. – Дорога дальняя, а тебе нужно постараться больше отдыхать.
Она не спорит, удобно располагается. Я заранее купил плед и подушку.
Сев за руль, включаю фоном музыку и бросаю взгляд в зеркало заднего вида. Рассматриваю худощавую фигуру, тонкие руки и яркие рыжие пряди. Взгляд отвести не могу. Кажется, если это сделаю, то она пропадёт или растворится.
Алиса довольно-таки быстро засыпает – дыхание становится глубоким и ровным. Мне бы самому выдохнуть, но ни хера не получается.
Это была безумная и нервная неделя.
Я ведь нутром чувствовал, что что-то случится. Когда Лиса перестала снимать трубку и отвечать на мои сообщения, работа отошла на второй план. Я стал звонить Руслану. Опешил, когда услышал, как, сквозь играющую на заднем фоне музыку и хохот девок, он сказал мне, что Тихонова и его подельника выпустили ещё на прошлой неделе. Яровой хотел сообщить, но все забывал.
Помню, как орал на него до сорванного голоса. Уверял, что слетит с
