засобиралась, предварительно убедившись, что Иве не понадобится её помощь ночью. Новорожденная спала вот уже шесть часов и не просыпалась, впервые наевшись досыта.
А Мэтт пришёл ночью. От него пахло чистотой и шампунем, мужской туалетной водой. Он был гладко выбрит, и волосы его были собраны на затылке в пучок. Ива только теперь поняла: они отрасли так сильно, словно он совсем не стригся с самого лета. Она улыбнулась, хотя в темноте её улыбку и не было видно, потом сняла резинку с ещё мокрых после душа волос Мэтта, зарылась в них своими тонкими пальцами, прижалась носом и поцеловала. Она целовала его волосы, лоб, брови, скулы и щёки, а Мэтт обнял ладонями её лицо и прижался губами к губам. И Ива приняла его. Приняла так, как может принять мужчину женщина – со страстью и нежностью, с благодарностью.
Они целовались всю ночь напролёт, словно она была последней в их жизни. Словно ни один из них не устал, и не нуждался ни во сне, ни в отдыхе. Выбирая между поцелуями и сном, разве выберут двое впервые воссоединившихся влюблённых сон?
Duy Beni - Oguz Kont
Двое суток спустя Ива с силой сжимала кулак. Её распирало от любопытства, что в нём, но Мэтт вложивший что-то в её ладонь, сжал её и попросил «потом».
Сделал он это в аэропорту, провожая Иву, Каролину и Луну – ему удалось купить три билета домой. Ива передвигалась в инвалидной коляске, которую Мэтт тоже где-то умудрился для неё раздобыть и крепко прижимала дочь к груди. Коляска была удобной, но Ива считала мгновения, пока Мэтт нёс её на руках от машины до зала аэропорта, долго не отпускал, хотя и коляска уже была разложена и приготовлена, и Каролина напомнила ему ровно тридцать три раза, что Иву можно и нужно уже посадить. А Ива мысленно умоляла не отпускать её как можно дольше и злилась на мать, потому что в последние дни совершила открытие: близость Мэтта даёт невероятное чувство защищённости. Это чувство греет не хуже тёплого одеяла или старинного камина, построенного не ради забавы или красоты, а чтобы согревать людей в самые страшные и опасные холода. Это чувство как наркотик – раз попробовав, уже не можешь отказаться.
В первые в своей новой жизни часы, дни, а потом и годы Ива открывала для себя Мэтта заново. Даже в далёком детстве он никогда не входил в неё до конца, а теперь вот вошёл. Ива смогла впустить его не только потому, что Мэтт сохранил её жизнь и жизнь дочери, но и потому что был благодарен за каждую минуту с своей.
Мэтт не задавал глупых вопросов вроде: «Зачем убежала?», «Зачем пряталась от меня?», он смотрел, обнимал и любил её так, словно делал это в последний раз, и времени на дурацкие вопросы не было. Всё, что у них осталось, он хотел потратить на объятия и поцелуи. И тратил.
Во время последнего, прощального их объятия в аэропорту он и сделал это – вложил в её руку свой секрет.
Ива сжимала кулак, пока мать катила её к кабинке паспортного контроля, сжимала, пока офицер целую вечность изучал документ о рождении ребёнка, который с таким трудом выхлопотал накануне Мэтт, пока ставил печати, пока возвращал паспорта, и когда, наконец, мать взялась за ручки её коляски, чтобы скрыться за кабинкой контроля, выдержка Ивы сдала и она, затаив дыхание, разжала пальцы.
На её ладони лежали два кольца: одно больше, другое меньше, связанные красной нитью. Турецкий обычай, Ива о нём уже слышала. Нить нужно разрезать на две части уже после того, как кольца будут надеты на безымянные пальцы, и таким образом завершить обряд обручения.
Ива подняла глаза – Мэтт всё ещё стоял там, где она его оставила и смотрел на неё. Его взгляд выворачивал её душу наизнанку.
– Решение за тобой – я думаю, смысл в этом, – поспешила подсказать дочери вовремя заметившая судьбоносный момент мать.
Каролина была мудрой женщиной, она не торопилась. В некоторые жизненные моменты нельзя спешить.
– Он даёт тебе время… – добавила она.
Но Ива уже развязала нить, сняла маленькое кольцо, надела на безымянный палец, второе протянула матери.
– Отдай ему. Скажи, пусть наденет.
Каролина, продираясь сквозь толпу стоящих в очереди на досмотр путников, вытирала мокрые от слёз щёки, старалась не обращать внимания на нервные оклики офицера на ломаном английском: «Миссис, вернитесь! Вам туда больше нельзя!», и про себя думала: «Вот же оригинал чёртов! Ну неужели же нельзя было нормально встать на колено и предложение сделать?».
Эпилог или отцовские обязанности не освобождают от супружеских
На другой стороне улицы стояла София, смотрела на него во все глаза и улыбалась.
Мэтт заставил себя улыбнуться в ответ, хотя в данный момент ни сил, ни желания делать это у него и в помине не было. Он дождался, пока переключится светофор и одной рукой покатил коляску через дорогу.
Мэтт называл свою коляску «Мэтов ковчег». Вообще-то, она предназначалась для двоих детей, но он её усовершенствовал и вместо корзины для детских вещей и игрушек приделал люльку для младшей дочери – она всё равно чаще спит, так что от ограниченности обзора сильно пострадать не должна – так искренне полагал Мэтт. Однако уже несколько месяцев спустя подросшая дочь начала голосить во всю глотку и требовать обзора. В итоге, Мэтов ковчег перевозил только двоих старших детей, младенческая люлька была заполнена вёдрами для песка, лопатами, экскаваторами, складной игрушечной коляской-тростью и тремя пластиковыми пупсами. Младшая же дочь вечно висела у Мэтта на шее, что обеспечивало ей наилучшую точку обзора. Вот прям как сейчас.
София не сдвинулась с места. Она продолжала улыбаться и рассматривать его детей.
– Привет, Мэтт, – произнесла она, как только у него получилось не без труда затолкать коляску на бордюр, который в этом месте не сгладили.
Этот участок дороги недавно переделывали из-за сдачи в эксплуатацию соседнего здания. Чтобы новым жильцам удобнее было заезжать в подземный гараж, пешеходный переход и светофор немного перенесли, а бровку адаптировать для детских и инвалидных колясок ещё не успели.
– Привет, – снова выжал улыбку Мэтт.
На этот раз с ещё большим трудом.
– Рада тебя видеть!
– Тоже рад, – поспешил заверить он, но понял, что и сам бы не поверил.
– Многодетный отец… – мягко, но с какой-то предательски тонкой ноткой протянута София.
– Ну, не такой
