Нейл не стал спрашивать ее, будет ли она добиваться справедливости в деле, которое он считал решенным, а она – ошибочным. Слишком поздно. Слава богу, Майкл ей все рассказал! Зная, что они совершили, она могла теперь чувствовать себя свободной от того груза вины по отношению к ним, который в противном случае она долго еще не смогла бы сбросить. Если они сочли, что она предала их, когда потянулась к Майклу, то и они, она теперь знала это, предали ее. Всю оставшуюся жизнь им придется теперь жить с Льюсом Даггеттом. И ей тоже. Нейл не хотел, чтобы она узнала, потому что боялся, что ее вмешательство будет тем оружием, которое освободит Майкла, и потому, что он искренне желал избавить ее от той доли вины, которую она должна была нести на себе. Хорошее и плохое перемешалось. Наполовину забота о себе, наполовину – не о себе. А в общем, нормально.
Когда Онор Лэнгтри сошла с поезда в Яссе, никто не встречал ее на перроне, но это не вызвало у нее никакой тревоги – она не сообщала семье о своем приезде. Одно дело любить близких, и совсем другое – встретиться с ними лицом к лицу. Она предпочитала увидеть их уже дома. Ей предстояло вернуться в детство, а оно было слишком далеким. Что они увидят в ней? Что подумают? И она решила немного отложить этот торжественный момент. Имение ее отца находилось недалеко от города, так что она без труда найдет кого-нибудь, кто мог бы подвезти ее до дома.
И кто-то действительно нашелся, правда, она раньше никогда не видела его, но зато это давало ей возможность целых пятнадцать миль проехать в мире и спокойствии и наслаждаться поездкой. К тому времени как она приедет, все семейство будет уже в курсе событий. Начальник станции встретил ее с распростертыми объятиями, и он же нашел ей машину и, уж конечно, позвонил домой и доложил, что она в дороге.
Домашние собрались на веранде и ждали: отец, еще больше раздавшийся, волос на его голове уже почти не осталось; мать, совершенно не изменившаяся; и ее брат Йен – копия отца, только моложе и стройнее. Начались объятия, поцелуи, прерываемые восклицаниями и пристальным разглядыванием, короткие фразы, которые не удавалось закончить, потому что кто-нибудь обязательно перебивал.
И только после обеда, который непременно включал в себя заклание и потребление тучного тельца, установилась наконец видимость нормальной обстановки. Чарли Лэнгтри и его сын отправились спать, поскольку день их начинался на рассвете, а Фэйт Лэнгтри последовала за дочерью в ее спальню, чтобы там посидеть и посмотреть на нее, на то, как она будет распаковывать вещи. И поболтать.
Комната Онор выглядела очень просто и приятно, она была просторной, в свое время на нее потратили немало денег. Не то чтобы их тратили на всякие тонкости игры цвета и формы, но кровать была большая и выглядела очень удобной, кресло, в котором сидела сейчас Фэйт Лэнгтри, – легким и красивым. Прекрасно отполированный старинный стол с резным деревянным креслом предназначался для работы. Еще там были просторный платяной шкаф, большое зеркало, туалетный столик и второе кресло.
Пока Онор кружилась между шкафом, ящиками туалетного столика и чемоданами, ее мать сидела, полностью поглощенная присутствием дочери, – наконец это стало возможным. Конечно, Онор и раньше приезжала в отпуск – несколько раз за все эти годы войны. Но ее приездам не хватало постоянства, они сопровождались спешкой и не позволяли присмотреться, ощутить дочь рядом, создать реальные впечатления. Теперь все было по-другому, и Фэйт Лэнгтри могла смотреть на дочь сколько угодно, ей уже не нужно было одновременно сосредоточиваться на том, что надо успеть сделать завтра, или отгонять назойливые мысли об опасностях, которым подвергается Онор, и о том, как они смогут пережить все то время, что она будет оставаться на военной службе. Йен не мог идти в армию – он был нужен здесь, на земле.
«Но когда родилась она, – думала Фэйт Лэнгтри, – мне и в голову не могло прийти, что именно свою дочь я пошлю на войну. Первую мою. Пол теперь уже не играет никакой роли».
Каждый раз, когда Онор приезжала домой, ее родные отмечали изменения, происшедшие в ней, начиная с пожелтевшей от медикаментов кожи до небольших подергиваний и тех привычек, которые придавали всему ее облику отпечаток взрослости и самостоятельности. Шесть лет. Одному богу известно, что за ними, этими шестью годами, ведь Онор не любила говорить о войне, когда приезжала, а если ее спрашивали, легко уходила от ответа или отделывалась общими словами. Но что бы за ними ни стояло, глядя на Онор, Фэйт Лэнгтри поняла, что ее дочь ушла далеко-далеко от дома, дальше, чем луна на небе.
Очень худенькая, но этого, конечно, следовало ожидать. На лице появились морщинки, хотя седых волос, слава богу, еще не видно. Теперь она суровая, но без жесткости, у нее невероятно энергичная походка, и она сдержанная, но не замкнутая. И хотя она никогда не будет чужой, теперь она стала совсем другой.
Как они радовались, когда она предпочла быть медсестрой, а не идти изучать медицину, чтобы стать врачом! Хотя бы потому, что это решение избавляло ее от многих страданий. Но выбери она медицину, она осталась бы дома, и, глядя на Онор сейчас, Фэйт Лэнгтри не могла отделаться от мысли, что в конечном счете страданий могло бы быть намного меньше.
Вот и медали наконец появились на свет. Как странно знать, что твоя дочь – член Британской империи! Как будут гордиться Чарли и Йен!
– Ты никогда не говорила мне об МБИ[7], – упрекнула дочь Фэйт.
Онор с удивлением посмотрела на нее.
– Разве? Я, наверно, забыла. Тогда дел было по горло, я писала в такой спешке. Во всяком случае, его только недавно подтвердили.
– У тебя есть какие-нибудь фотографии, дорогая?
– Где-то должны быть.
Онор порылась в кармане чемодана и вытащила два конверта, один большой, другой значительно меньше.
– Вот. – Она села в другое кресло и потянулась за сигаретами. – Это Салли, Тедди, Уилла и я… Это наш шеф в Лае… Я в Дарвине, собираюсь отплывать, уже не помню куда… Морсби… Штат сестер, полностью укомплектованный в Моротаи… Это рядом с отделением «Икс»…
– Тебе очень идет шляпа с большими полями, должна сказать.
– Шляпы удобнее, чем косынки, возможно, потому, что их надо снимать сразу же, как только войдешь в помещение.
– А это что за конверт? Тоже фотографии?
Рука Онор в нерешительности задержалась на конверте – может быть, лучше было бы убрать оба, – но после некоторого колебания она все-таки открыла второй конверт.
– Нет, это не фотографии. Это рисунки, которые сделал один из пациентов в отделении «Икс», это моя, если можно так выразиться, последняя команда.
