Было половина седьмого. Я отправилась назад на Бончерч-роуд и приготовила себе омлет. К этому времени уже было восемь тридцать.
Бззззззззз! Я подошла к двери.
— Лора.
— Люк. — Он выглядел уставшим и растрепанным, половину его лица скрывала вечерняя тень. Наверное, он только успел положить чемоданы и сразу бросился сюда.
— Послушай, я понимаю, что ты очень сердишься на меня, Лора, прекрасно понимаю, но не было необходимости блокировать все мои звонки.
— Но я не хотела разговаривать с тобой, а ты продолжал звонить.
Он пытливо смотрел на меня.
— Не надо так, Лора.
— Люк, — терпеливо начала я, — ты сказал, что после Венеции все изменится, — именно так. — Я захлопнула дверь.
Бззззззззз! Я с неохотой открыла дверь снова.
— А ты знаешь, — начал он, — что во Флориде нельзя петь песни в купальнике?
— Нет, — устало произнесла я, — не могу сказать, что это было мне известно.
— А ты знаешь, что за один день бамбук может подрасти на тридцать шесть дюймов?
— Нет. — Я покачала головой. — Этого тоже не знала.
— А ты знаешь, что древние египтяне дрессировали обезьян прислуживать за столом?
— Это просто невероятно, только, может, мы это прекратим, Люк? Это бессмысленно.
Бззззззззз! Я снова открыла дверь.
— А ты знаешь, что… по неизвестным науке причинам у близнецов на Востоке гораздо больше общего, чем на Западе?
Я пристально посмотрела на него:
— Нет, я этого не знала. А ты знаешь — мне все равно. Ты мне очень нравишься, Люк, но мы не можем быть вместе. Мы можем снова стать друзьями, через какое-то неопределенное время, в будущем, но наши отношения невозможно начать заново. Мы прошли то же самое по второму кругу, и хватит.
— Прости, Лора, — взмолился он. — Я понимаю, я обманул тебя… во многих отношениях… с Магдой. Мне очень плохо…
— Не стоит, — вздохнула я. — Ты поступал так только потому, что любишь Джессику. Но знаешь что, Люк, почему бы тебе не ответить наконец на ее молитвы о том, чтобы мама и папа снова жили вместе?
— О Боже… — Он закатил глаза.
— Почему нет? Тогда Джессика будет все время с тобой. Да, Магда сумасшедшая, но никто не безупречен. Со мной у тебя ничего не выйдет. Все, спокойной ночи, Люк. В твоем доме не осталось ничего моего, так что нам не придется больше общаться. И прошу тебя, не надо трезвонить в дверь.
Я закрыла дверь, вернулась к себе, чувствуя себя гораздо более подавленной, чем мог продемонстрировать мой язвительный тон, даже несмотря на то что в глубине души понимала: я сделала то, что должна была сделать. Омлет остыл и покрылся коркой, но я была не голодна. Кинула его в мусорное ведро, а потом налила в раковину воды.
Бззззззззз!
«Так, — подумала я. — Вот теперь ты меня рассердил».
Я распахнула дверь. Черт. Только этого мне и не хватало. Один из этих заключенных со своим мешком… Высокий и худой, с коротко подстриженными волосами и небольшой темной бородой, в черной кожаной куртке. Я издала тяжкий вздох.
— Прошу, не надо закрывать дверь передо мной… — начал он.
— Послушайте, давайте не будем устраивать театр, — прервала его я. — Обещаю, я у вас что-нибудь куплю, потому что всегда так делаю, только не надо рассказывать мне свою сопливую историю на моем пороге, и, коль скоро об этом зашла речь, можно попросить, чтобы вы, парни, не появлялись после захода солнца, а то…
Он начал плакать. Еще не легче. Мужчина плачет. Я смотрела на него в упор, едва дыша от такого неожиданного поворота. Затем он посмотрел на меня, и его черты стали проясняться. Что-то знакомое. Вот это да…
— Лора.
Мои губы задрожали, а потом я ощутила, словно мне дали под дых. Мои глаза теперь тоже наполнились слезами.
— Ник.
— Лора, — снова пробормотал он.
— Я… тебя… не узнала, — прошептала я. Тот Ник, которого знала я, был большим крепким парнем. А этот Ник… худым, щуплым и усохшим — как деревянный брусок. На коже его лежал старый загар — лицо и шея были краснокоричневого цвета, а у глаз и на лбу прорезались глубокие морщины. Его волосы, которые обычно вились густыми каштановыми кудрями, теперь были короткими — их подернула седина. Чтобы удостовериться, что это он, мне нужно было услышать его голос снова.
Он пытливо глядел на меня.
— Можно?.. Ты не против… если я?..
Я так много раз проигрывала в воображении этот момент и слова, которые скажу, и какое sang friod[73] или даже неприкрытое негодование продемонстрирую ему. А теперь, когда он стоял передо мной, я едва могла связать вместе два слова, чтобы произнести самую прозаическую белиберду.
— О… ты хочешь войти? Ну… конечно.
Когда он ступил на порог, я увидела, что на нем джинсы — Ник никогда не носил джинсов, и что он стал легче на целых три стоуна. Он стал другим человеком. Все в нем стало другим — лицо, поведение, манера ходьбы и даже его руки. Когда он положил свой холщовый мешок, я увидела, что они покраснели и загрубели.
Мы вошли в гостиную и просто стояли, глядя друг на друга, словно незнакомцы на неудавшейся вечеринке.
— Ты… голоден?
— Нет, — пробормотал он. — Спасибо. Я поймал попутку — по дороге мы остановились в кафе. — Он произнес слово «кафе» с едва уловимым акцентом.
— Ты поймал попутку… откуда?
— От Харвича. — Он огляделся. — Здесь все по-другому. Ты все изменила. И цвет.
— Да… я… сделала косметический ремонт… Не так давно, кстати…
— Ты не против, если я сяду?
— Конечно… нет. Грм… может быть… выпьешь что-нибудь?
— Нет. Спасибо. Все хорошо. — Снова этот необычный акцент.
Мы сидели у камина лицом друг к другу. Близкие незнакомцы. Было ощущение, словно мы смотрели друг на друга через пропасть, хотя между нами было всего шесть футов.
— Ты жил в Харвиче? — проговорила я. Во рту пересохло, я сжимала зубы.
— Нет. Не жил. Я там сошел с корабля.
— Где ты жил? Где? Я хочу знать… — Я слышала, как колотится мое сердце. — Я хочу знать, где ты был. Где ты был, Ник? Где? — Я говорила визгливым срывающимся голосом, словно умоляла его. — Скажи мне. Где же ты был?
— В Голландии.
— В Голландии? Но почему? Что ты там делал?
— Работал. В сельском хозяйстве.
— На ферме? — Ник ненавидел деревенский уклад. Он был городским человеком.
— Не совсем. Я выращивал цветы. Тюльпаны. Я работаю на тюльпановых полях…
Я ощутила, как электрический разряд пробежал у меня по позвоночнику. Я поднялась.
— Куда ты? — спросил он.
— Я думаю, нам обоим не помешает выпить.
— Я уже долгое время пытался вернуться, — объяснял Ник несколько минут спустя. Он снял свою куртку, и я увидела, какими рельефными стали мускулы у него на руках. Они были такими же загорелыми и обветренными, как и его лицо. Его шея стала толще и мускулистее.
