Даню люблю. Буду день и ночь молиться о том, чтобы он смог вылечиться. И буду ждать. Только… Он этого не хочет…
На глаза навернулись слёзы. Я при любом раскладе не смогу его забыть, никого к себе не подпущу больше, но если это взаимно, то и ждать легче.
— Мне кажется, это не так, — произнёс задумчиво Вадим, и в моё сердце мягким светом и теплом начала проникать надежда. — Я поговорю с ним. Обещаю. Но… Даня упёртый.
— Спасибо! — горячо поблагодарила его.
Он хотя бы попытается. У Дани и отчима сложные отношения, я помню, но, может быть, в этой ситуации он прислушается к нему?
— Пока не за что, — хмыкнул мужчина и вынул телефон из кармана куртки. — Диктуй номер.
Он вбил названные мной цифры в контакты своего смартфона и снова поднял глаза на меня.
— Буду держать тебя в курсе, — сказал он мне. — Я верю в ваши чувства.
Я молча смотрела на него с благодарностью. В этих словах было так много, что не выразить. А вот мама Дани в нас не верит, считая меня мимолётным увлечением…
— Вы мне позвоните, когда можно будет снова увидеть Даню? — спросила я.
— Да, когда сам переговорю с ним, и когда будет удобный момент. Альбина почти всё время сейчас проводит с Даней. Даже с работы уволилась.
— А когда его повезут в Израиль, скажете мне?
— Ты даже его проводишь.
— Спасибо! Не знаю, как вас благодарить…
— Да это тебе спасибо, — ответил Вадим, вставая из-за стола. — Что не бросаешь его… Даже с таким характером. Уверен, для него это тоже много значит. Ну, пока! Не плачь, я тебе попробую помочь. Всё будет хорошо.
Он ушёл, а я побрела в своё отделение.
На душе стало заметно светлее и легче. Теперь, когда у меня есть хоть какая-то поддержка и ниточка с Даней, я могу спокойно собрать вещи, поехать домой и просто ждать. Ждать, сколько нужно. Я верю Вадиму, он скоро позвонит мне, и я попытаюсь поговорить с Даней снова.
ДАНИИЛ.
— Ну как ты тут, боец? — спросил меня Вадим, усевшись рядом.
— Никак, — отозвался я и отвернулся.
И что он сюда таскается, заботливый такой? Пусть о матери печётся, а мне до его заботы глубоко фиолетово.
— Доктор сказал, что заживает всё очень хорошо, — продолжил Вадим, словно не слышал моего выпада.
Я вздохнул. Стоило матери уйти, как нарисовался он и строит теперь из себя отца…
— А толку? — Пробурчал я. — Один фиг валяться в кровати всю жизнь.
— Диагноз говорит об обратном, — отметил отчим. — Врач же ясно тебе сказал, что всё возможно, просто надо лечиться, соблюдать рекомендации и самое главное — верить в то, что всё получится.
— Вы мне все это говорите, чтобы я так не расстраивался раньше времени.
— Неправда, — ответил отчим. — Это слова доктора. Зачем ему лгать нам?
— Вы мне не говорите всего.
— Нет, мы тебе всё сказали.
— Не верю я вам.
— Послушай, Дань, — перешёл на другую сторону Вадим, чтобы заглянуть в мои глаза. — Не отворачивайся. Ты мужик или кто? Не веди себя как глупый подросток.
— Ну что? — скривился я.
— Пора брать себя в руки. Ты слышишь?
— Что это означает?
— Это означает, что пора перестать быть ежом, который от своей боли свернулся в ком и теперь колет иглами всех, кто пытается подойти и помочь. — Вы ничем мне не поможете, — ответил я, глядя в окно. — Моя жизнь кончилась. Я буду до конца дней говорящим овощем, которому мама утку меняет…
— Не будешь, — сказал твёрдо Вадим. — А даже если у тебя и не получится — ты обязан попробовать и взять себя в руки. Матери твоей как тяжело — ты о ней не думаешь?
— Думаю… — ответил я. — Может, меня проще усыпить? Не знаю, людям такое делают или нет?
— Вот такое матери не смей сказать, ты понял? — нахмурился Вадим. — У него все шансы есть поправиться, а он тут ноет, как девчонка. Не стыдно тебе?
— Мне уже всё равно, кто и что думает об овощи с уткой под кроватью, — сказал я, глядя в стенку. — Зачем вам такая обуза, как я?
— Да потому что мы любим тебя! — заявил Вадим, и я даже повернул голову на него. От него таких слов я никогда не слышал. Он сказал “мы” — значит, имел в виду не одну маму и Назара. — И нам всем тяжело, вдвойне тяжело, когда мы видим, что ты сдался и лапки сложил. Когда ты гонишь нас, хамишь, не слушаешь врачей. О матери хотя бы подумай! И ей будет легче, если ты возьмёшь себя в руки и начнёшь думать о выздоровлении, и тебе будет лучше — у тебя появится твёрдый шанс встать.
Я молчал. Знаю, что делаю больно матери. Но никак не получается смириться с моим теперешним состоянием…
Смогу ли я встать станет известно только после того, как зарастут все сломанные кости и мы начнём упражнения и разминки. Нет никакой гарантии, что мне это поможет… Я слишком долго пролежу поломанный… Чем дольше — тем меньше шансов встать. Кому я теперь такой буду нужен?
— Перестань на нас гавкать, Данил, — снова заговорил Вадим. — Давай поможем друг другу. Зачем ты отталкиваешь и ранишь самых близких, тех, кто наоборот тебе способен помочь выбраться из этого всего?
— Я не хочу быть никому обузой…
— Ты не обуза, — покачал головой отчим. — Мы все готовы бороться за тебя. Кроме тебя самого. Почему вот ты ту девочку прогоняешь? Тебе же плохо без нее, я знаю. Твоё плохое настроение больше всего связано с ней, так ведь? Она рвётся к тебе в палату, она не сдаётся, хочет продолжать общаться, хоть и знает о твоей проблеме — замечу, временной! — а ты её гонишь.
Упоминание о Бэмби вызвало новый приступ боли в груди.
Да потому что… Потому что я не желаю ей жизни с инвалидом! На что я теперь годный?
Я не хочу, чтобы она видела меня таким вот: беспомощным, которому требуется утка…
—
