— Мне так жаль. — Хейли протягивает мне салфетку.
Я понимаю, что плачу, и промокаю щеки.
— Не могу поверить, что он не сказал мне этого.
Его история с поклонницами ни для кого не секрет. Он заверил меня, что всегда пользовался презервативами. Но иногда они рвутся.
— О, боже мой. — Я хватаюсь за голову, когда в висках начинает стучать.
— Позвать медсестру?
— Нет, я в порядке. Я просто… — Не могу поверить, что была настолько глупа, чтобы думать, что Итан другой.
— Чувствуешь будто тебя предали.
— Да. — Я втягиваю воздух и выдыхаю его, задаваясь вопросом, почему ложь Итана ранит сильнее, чем нападение Тейлора Оукли.
— С каждым днем будет становиться немного легче.
Мы плачем вместе, наши болезненные переживания объединяют нас так, как я никогда не чувствовала связи с другим человеком. В этом нет никакого смысла, но затем мы начинаем смеяться. Несправедливость жизни, уязвимость, которая приходит с тем, чтобы быть женщиной — все это проявляется в маниакальном смехе.
Раздается стук в дверь, и мы спешим вытереть лица.
— Войдите! — говорю я и снова разражаюсь слезами, когда вижу гигантское тело Пророка, затмевающее пространство. — Папа!
— Я оставлю вас двоих наедине. — Хейли выбегает из комнаты.
Выражение его лица стоическое, но лицо покрыто пятнами, а глаза красные и налитые кровью.
— Томми. — Его хмурый взгляд дрожит. — Мне так жаль, детка.
— Папа… — Рыдание вырывается из моего горла, и через несколько секунд он оказывается у моей кровати, его большие руки притягивают меня к его груди. — Прости.
— Тебе не за что извиняться. Я упрямый старик. Я должен был… — Его голос хрипит и ломается. — Я должен был быть рядом с тобой.
— Ты всегда был рядом, папа. Когда никого другого не было, это всегда был ты.
«И ты был прав», — признаюсь про себя. — «Ты был прав во всем».
После извинений и слез отец садится рядом с моей кроватью. Долгое время мы не обмениваемся ни словом. Утешения от его присутствия вполне достаточно.
В конце концов, он прочищает горло.
— Слышал, что Итан сделал.
Я сдерживаю новую волну слез.
Он проводит рукой по своим отросшим волосам.
— Похоже, я неправильно определил этого человека.
«Нет, папа. Ты все верно определил».
— Увидел его в комнате ожидания и…
— В комнате ожидания? — Он оставался здесь всю ночь?
Папа торжественно кивает.
— Парень спал сидя. Не хотел его беспокоить. Думаю, я должен выразить ему свою благодарность и извиниться.
Внутри меня бушует конфликт. Жестокое избиение, которое он устроил Тейлору Оукли прямо у меня на глазах, его забрызганное кровью лицо, отмеченное слезами… из-за меня. С какой любовью он укрыл меня своим пиджаком… И все же он лжет о своем прошлом.
— Так и не рассказал тебе, что произошло между мной и этим ублюдком Оукли.
Слова моего отца вырывают меня от моих мыслей.
— Ты сказал достаточно. — О моей маме и о том, как я появилась на свет, пока он работал на этого человека.
Папа покачал головой.
— Нет. Если бы я это сделал, то ты бы знала, что этот придурок Оукли опасен. — Его глаза становятся грустными. — Как думаешь, почему я бросил работать на него и вместо этого начал работать с командой тура? Незадолго до твоего рождения он попросил меня охранять для него дверь. Когда я услышал, что за ней происходит борьба, я ворвался внутрь и швырнул этого мерзкого ублюдка через всю комнату. Я рассказал копам, что именно произошло, и сказал им, что подозреваю, что это случалось раньше. Я уволился, и Тейлор убедился, что я не получу другую работу в службе безопасности, изворачиваясь, говоря, что я гребаный насильник. — Его зубы скрежещут друг о друга. — Юристы и пиарщики сделали так, что то, что он сделал, исчезло. И они сделают это снова после того, что он сделал с тобой, если, по милости Всемогущего, избиение Итана не отправит этого больного ублюдка прямиком в ад.
Я моргаю, слезы текут по моим щекам.
— Вот почему ты называешь меня Томом. Не можешь смириться с тем, что у меня такое же имя, как у насильника.
— Черт. — Он проводит рукой по своим волосам, дергая за пряди. — Твоя мать, я пытался сказать ей, но она убеждена, как и весь остальной мир, что он мочится солнечным светом и гадит радугой. Я ни за что не мог смотреть на свою крошечную девочку и называть ее его именем. Не после всего, что я видел.
— Я не знала. — Я пытаюсь прикрыть рот, чтобы сдержать рыдание, но оно вырывается у меня сквозь пальцы.
Папа крепко прижимает меня к себе.
— Ш-ш-ш, все в порядке. Все будет хорошо. Я здесь, милая. Я никуда не собираюсь уходить.
— Я люблю тебя, пап. Мне так жаль. — Мои плечи трясутся от глубокого горя. За себя. За моего отца. За бедную женщину, которую мой отец спас той ночью, и за Бог знает скольких, к которым никто не пришел вовремя.
— Тебе не за что извиняться, ты меня слышишь?
— Да. — Я ненавижу свои слезы, ненавижу слабость. Но впервые со вчерашнего вечера чувствую себя по-настоящему в безопасности в объятиях своего отца.
ИТАН
Звук моего имени пробуждает меня от беспокойного сна.
— Итан, проснись.
Открываю глаза и вижу мужчину-медведя, уставившегося на меня. Мои суставы болят, когда я поднимаю голову и сажусь прямее в кресле, в котором заснул.
— Пророк.
— Нам нужно поговорить. — Его руки скрещены на груди, и мне интересно, какую взбучку я сейчас получу. Типа «держись-подальше-от-моей-дочери», «ты-не-годишься-для-Тейлор» или «если-я-снова-увижу-твое-лицо-то-окажешься-в-гипсе».
— Да, хорошо. — Я смотрю на дверь, которая ведет в палату, в которой находится моя девочка, лежащая на больничной койке, ее тело изломано, и она все еще отказывается видеть меня.
— Давай прогуляемся, — говорит он глубоким, требовательным голосом.
— Я бы предпочел держаться поближе, на всякий случай…
— Пройдись со мной, сынок. — Он уходит. — Мне
