Снова оказавшись в одиночестве в своей комнате, я допиваю вино и сворачиваюсь калачиком на застеленной кровати. Протаращившись несколько минут в пространство, я закрываю глаза и прислушиваюсь к слабо доносящемуся снизу смеху моих родителей и детей, размышляю над странностью этого дня — каким он был одновременно удивительным, грустным и успокаивающим.
Уже погружаясь в сон, я вспоминаю слова Декса в канун Рождества — он никогда не изменял Рэйчел, а изменял только с ней, потому что любил ее. Затем я думаю о замечании своего отца о Диане сегодня за ленчем, о его намеке, что дело было совершенно не в ней, она не была катализатором разрыва родителей, а лишь симптомом проблемы. Затем, против своей воли, я думаю о ней. О Вэлери. Я прикидываю, к какой категории относится она и не соединятся ли в итоге они с Ником, если я навсегда решу с ним расстаться. Я представляю своих детей с ней, сводных брата и сестру с ее сыном. Потом засыпаю, воображая себе новую смешанную семью, едущую по Ханою на велорикше, пока я сижу дома, заметая под кухонный стол крошки, ожесточенная и одинокая.
Проснувшись, я вижу свою мать, которая сидит на краю моей кровати и смотрит на меня.
— Сколько времени? — бормочу я, открыв глаза.
— Чуть больше шести. Дети поели, и твой отец искупал их. Сейчас они в игровой комнате.
Пораженная, я сажусь, сообразив, что проспала больше двух часов.
— Он еще здесь?
— Нет. Уехал довольно давно. Он не захотел тебя будить. Попросил попрощаться за него и сказать, что он тебя любит.
Я тру глаза, вспоминая свой яркий сон о Нике и Вэлери, более четкий и тревожащий, чем представление о них в кабинке велорикши.
— Мама, — говорю я, переполняемая внезапной, поразительной убежденностью в том, что мне требуется для того, чтобы двинуться дальше, тем или иным путем. — Я должна знать.
Она кивает, словно прекрасно понимает, о чем я думаю и что хочу сказать.
— Мне нужно знать, — говорю я, не в силах отделаться от образов своего сна. Ник смешит ее на кухне, где они готовят обед ко Дню благодарения. Ник читает на ночь ее сыну. Ник намыливает ей спину и целует в красивой ванне на львиных лапах.
Мама снова кивает и обнимает меня, а навязчивые образы продолжают кружиться. Я пытаюсь остановить их или хотя бы отмотать назад, гадая, как все это началось. Была ли это любовь с первого взгляда? Или дружба, которая медленно превратилась в физическое влечение? А может, внезапное озарение на одну ночь? Родилось ли это из какого-то изъяна в нашем браке или из истиннейших, глубочайших чувств, ну хотя бы из сочувствия пострадавшему ребенку и его матери? Мне нужно точно знать, что случилось в промежутке и как и почему это закончилось. Мне нужно узнать, как она выглядит, что она собой представляет. Мне нужно услышать ее голос, увидеть, как она двигается, посмотреть ей в глаза. Мне нужно знать все. Мне нужно знать всю болезненную правду.
Поэтому, пока не передумала, я беру телефон и набираю номер, который запомнила со Дня благодарения. Охваченная страхом, но полная решимости, я, закрыв глаза, беру мамину руку и жду начала своих открытий.
ВЭЛЕРИ: глава сорок вторая
Пока Чарли на уроке по фортепиано, она перебирает книги на полках в «Уэллсли буксмит», как вдруг слышит у себя в сумке гудение виброзвонка своего телефона. Сердце Вэлери подскакивает от слабой, нереальной надежды, что это может быть он. Удерживая под мышкой три романа, она лезет в сумку взглянуть, кто звонит. На экране высвечивается незнакомый местный номер, и хотя это может быть кто угодно, внутренний холодок подсказывает Вэлери — Тесса.
Инстинктивное ощущение опасности предостерегает от ответа, и все же она берет трубку и негромко здоровается.
Она слышит женский голос, тихо и нервно поприветствовавший в ответ, и теперь Вэлери уверена. Она делает судорожный глоток воздуха, ей не хватает кислорода, одна из ее книг падает на пол корешком вверх, загнув и распластав страницы. Стоящая рядом девочка-подросток поднимает ее и с улыбкой протягивает Вэлери.
Голос на другом конце спрашивает:
— Это Вэлери Андерсон?
— Да, — со страхом, виновато отвечает она. Ищет взглядом, куда бы присесть, и, ничего не найдя, садится по-турецки на вытертый до ниток ковер, собираясь с духом перед тем, что может последовать, и заслуженно ожидая самого худшего.
— Мы никогда не встречались... Меня зовут Тесса, — продолжает женщина. — Тесса Руссо. Я жена Ника Руссо.
Вэлери снова и снова повторяет слово «жена», крепко зажмурившись до цветных кругов перед глазами и сосредоточившись на дыхании.
— Я... я хотела спросить... не могли бы мы встретиться? — спрашивает женщина без угрозы и злости, а только с оттенком грусти, отчего Вэлери становится лишь хуже.
Она проглатывает вставший в горле комок и с огромной неохотой отвечает:
— Хорошо. Конечно. Когда?
— А нельзя ли сейчас? — спрашивает Тесса.
Вэлери колеблется, не сомневаясь, что к этой встрече ей следовало бы подготовиться, как она готовится к слушанию дел в суде, уделяя пристальное, тщательное внимание деталям. В то же время она понимает, что ожидание было бы мучительным — для них обеих, — поэтому просто отвечает «да».
— Спасибо, — произносит Тесса. И затем: — Где?
— Я в «Уэллсли буксмит»... Хотите, встретимся здесь? — предлагает она, жалея, что не одета понаряднее и толком не причесана, а потом прикидывает, что, может, это и к лучшему.
Вэлери слушает тишину, такую насыщенную, но, возможно, Тесса отключилась вообще либо отключила микрофон, однако голос возникает вновь:
— Хорошо. Да. Я сейчас буду.
И теперь она ждет. Ждет в передней части магазина, рядом с полками, на которых выставлены поздравительные открытки и упаковочная бумага, смотрит сквозь витрину на Сентрал-стрит, и множество обрывочных мыслей проносятся в ее голове. Она ждет пятнадцать, потом двадцать, потом тридцать минут, за это время в дверь входит не меньше дюжины женщин. Она уверена, что ни одна из них не может быть Тессой, до той секунды, когда входит эта женщина. Женщина, которая, совершенно очевидно, пришла сюда не за книгами.
Вэлери жадно ее разглядывает, запоминая, как она расстегивает длинное пальто из верблюжьей шерсти, под которым виден элегантный, однако скромный ансамбль из черных брюк, пуловера цвета слоновой кости и коротких сапожек без каблуков, из золотистой матовой кожи. Вэлери восхищается густыми, медового цвета волосами, которые падают ей на плечи мягкими волнами, чертами ее лица, живыми и выразительными в отличие от множества искусственных красавиц, населяющих Уэллсли. Если она и накрашена, решает Вэлери, то самую малость, хотя ее полные губы блестят персиковым блеском.
