Девушка, которую он избрал объектом своей любви, любила еще кого-то по имени Люси Мастерсон. Но существовала еще одна вероятность. А что, если она вовсе не любила Люси Мастерсон? Что, если на фотографиях изображена не любовь, а вожделение, или еще того хуже – способ заработать деньги?
Гнев кипел внутри. Как она смела? Как смела она любить его, когда занималась подобными делами с женщиной? Что еще скрывается под ковром ее прошлого? Что связывает ее с Джули – книжной королевой с ядовитым языком и отвратительными угрозами. Где она угодила в лапы дьяволу? Неужели Джули тоже гомосексуалка, стремящаяся отомстить неверной любовнице, или же одержимая ревностью соперница?
Джули ничего ему не сказала. Менее часа назад она выползла из его кабинета, выглядя так, словно ее вот-вот хватит сердечный приступ. Резкую перемену в настроении вызвал его простой вопрос «почему»? Но то было тогда, а теперь через секунду он встретится лицом к лицу с Джейн.
Он прошел мимо акации, через мощеный двор, его сердце восставало против того, что заставлял сделать разум. Случившееся скорее было трагедией Джейн, а не его. Если Джули Беннет сделает то, что обещает, карьера Джейн, вознесшейся на космическую высоту, вдребезги разлетится. Тогда ей потребуется спокойное понимание со стороны любимого человека. Но то, как он чувствовал себя в этот момент, почти не оставляло никакой надежды на подобный исход.
Резная дубовая дверь была открыта, и он ворвался в просторную прихожую. Джейн бросилась по кафельным плитам навстречу, протягивая руки и не замечая грозы, отражавшейся на его лице. Он грубо оттолкнул ее и уловил непонимание, вспыхнувшее в глазах.
Он держал их в руках. Все четыре. Жгущие и ужасные, с запечатленным на них посланием.
Роберт Фоли швырнул их ей, жестоко, бессердечно, желая причинить боль, боль, которую она причинила ему.
Джейн взглянула вниз. На ненависть. На злобу.
– О Господи! – воскликнула она.
– Почему ты мне ничего не сказала, Джейн? Я имел право знать. Клянусь перед Богом, я имел право знать.
В голове эхом звучали слова Джули Беннет.
Джейн отвернулась, качая головой, словно желая избавиться от опутавшей ее паутины кошмара.
Она взглянула на него, на его потрясенное, возмущенное лицо. Казалось, она сейчас заговорит. Она открыла рот. Отрицать очевидное? Оправдывать то, что невозможно оправдать? Объяснять необъяснимое?
Но он не дал ей возможности говорить. Ему не нужны ее слова. Он желал высказаться сам. Роберт Фоли весь дрожал от праведного возмущения.
– Как смела ты так поступить со мной, Джейн? Как могла ты скрывать свое порочное прошлое? Плохо, что ты воспользовалась моими друзьями, чтобы сделать себе карьеру, но как могла ты делать вид, что любишь меня, когда… когда прятала этот отвратительный секрет? Я поверил тебе – вот чем ты мне отплатила. Что еще предстоит мне узнать? Какие еще маленькие коварные сюрпризы ты мне приготовила?..
Его глаза сверкали яростью.
Ее тоже.
– Почему бы тебе не трахнуть самого себя, Роберт Фоли, – сказала она.
– Что?
– Я сказала, почему бы тебе не трахнуть самого себя, мистер Чистюля. Ты должен знать, как это делается. Я научила тебя этому.
Роберт Фоли отступил на шаг, на лице появилась неожиданная реакция.
– Джейн, – воскликнул он, сам не понимая, что хотел этим сказать. Нет, эту сцену нужно переписать как-то по-другому. В его сценарии первая роль отводилась гневу. Затем предполагалось, что она начнет просить прощения. И наконец, согласно замыслу, сценарий предписывал полное отпущение грехов.
– Не называй меня Джейн, ты, напыщенный, гордый дурак. Как смеешь ты врываться в мой дом, переполненный гордыней и предубеждением, читать мне наставления, понятия не имея, что все это означает? Тебе причинили беспокойство, Роберт Фоли? Ты считал себя олицетворением добродетели в этом испорченном мире, и все должны относиться к тебе, как ко второму пришествию? Что ж, на носу сенсация. Ты попал в переделку. Убирайся к черту из моего дома и проваливай из моей жизни.
– О, дорогая, – проговорил Роберт Фоли, пятясь в сторону двери.
Весь его гнев теперь исчез, то, что осталось внутри, было далеко не из приятных чувств.
Пришло ослепляющее понимание, что Джейн была абсолютно права.
Джейн ворвалась в студию, словно ракета с инфракрасным наведением в поисках мишени.
Вот и она – королева джунглей плоти, – стоит к ней роскошным задом, склонившись над неразлучной камерой.
У Джейн практически не было времени сориентироваться. Дверь была широко распахнута, она пригнулась и, подстегиваемая поднявшейся волной адреналина, устремилась к своей цели.
Люси полуобернулась на шум, когда кто-то крикнул:
– Эй! Чем могу помочь вам, леди?
Но она не успела среагировать: нога Джейн в теннисной туфле взметнулась вверх и, описав дугу, со всего маха врезалась в правую ягодицу Люси Мастерсон.
Одну-две миллисекунды казалось, что Люси, покачнувшись от удара, сможет удержать равновесие. Но похоже, что стойка лампы и отогнутый край красной бумаги, постеленной в ярде от обнаженной фигуры натурщика, придерживались другого мнения. Люси нелепо изогнулась, пытаясь избежать столкновения с препятствием, и рухнула вниз.
Центрфорвард для журнала «Бой», плоть которого, теряя эрекцию, начала обвисать, с ужасом смотрел, как лицо Люси Мастерсон приближается к его паху. Его попытка уклониться в сторону была слишком медленной. Бах, трах – и наше вам с кисточкой, сэр, – Люси вонзилась в него. Издав вопль удивления и боли, размахивая руками и извиваясь, он тоже рухнул на пол.
Джейн, выпрямившись, стояла, готовая дать отпор. За двадцать минут езды от дома до студии Люси гнев ее достиг апогея. Слезы ярости почти ослепили ее, когда она пронеслась мимо отеля «Беверли-Хиллз» и свернула с радиального направления прямо к Доэни. Люси Мастерсон дважды разрушила ее судьбу. Она отвратила от нее возлюбленного и поставила ее карьеру на самый край отвесного утеса. Гроза надвигалась.
Джейн ощутила, как нога горела сверху донизу. Следствие удара. Она разрядила в него переполнявшие ее эмоции с большей эффективностью, чем это могли бы сделать длительные сеансы аутотренинга и внутренней релаксации. Люси Мастерсон лежала там, где упала, с выражением крайнего изумления на лице. Ее изумили неизвестно откуда нанесенный удар в зад и саднящая боль в ягодице. Но еще более другое – самая замечательная вещь из всего вообразимого лежала прямо перед ней, у самых ее губ.
Джейн взглянула на нее, и внезапно чувство юмора заполнило вакуум, оставленный излившейся в удар яростью. Лицо ее сделалось мягче и расплылось в улыбке.
