Аксель умолк, раздраженный собственным косноязычием. Он хотел столько всего сказать! Он хотел облегчить словами переполненное сердце.
– Школы больше нет... – прошептала Майя.
– Выстроим другую, точно такую же, только новую и прочную, – пообещал Аксель. – Для того и существуют архитекторы, чтобы воплотить любой проект.
Майя снова икнула, так жалобно, что Аксель и сам чуть не прослезился. Он прижал ее крепче, подумал, что может так никогда и не найти нужных слов, и заговорил быстро и сумбурно:
– Мы построим... школу, потому что... потому что я люблю тебя! Я не хочу тебя терять, понимаешь?
Майя подняла глаза с мокрыми слипшимися ресницами. Лицо ее озарилось откровенной, доверчивой радостью, которая когда-то так пленила Акселя.
– Любишь меня? – Она снова икнула, смутилась и спрятала лицо у него на груди.
– Как же тебя не любить, с такими пурпурными волосами и глазами как калейдоскоп? Уж и не знаю, как раньше жил без всего этого... как буду жить, если всего этого не станет!
– Нельзя потерять то, что любишь, Аксель, – сказала Майя, снова заглядывая ему в лицо. – Разве ты этого еще не понял? – Она отерла глаза и попробовала улыбнуться. – Мама умерла, когда мне было десять лет, но по ночам мне снится, что она сажает меня на качели, раскачивает выше и выше, а сама смеется, и кудряшки у нее на лбу забавно прыгают вверх-вниз... Я не помню подробностей, но помню все разом – это ощущение тепла, и близости, и доверия.
Майя помолчала. Аксель ждал, держа ее в объятиях, счастливый уже тем, что может снова слышать звук ее голоса.
– Мне снится и папа, – совсем тихо продолжала Майя. – Он в широкополой шляпе и ковбойских сапогах. Руки у него такие сильные, что он может подбросить меня до потолка. Он называет меня маленькой ковбойшей, надевает на меня шляпу, и она сползает до плеч. Мы оба смеемся без конца. Он достает подарок – маленькие ковбойские сапожки. – Она судорожно вздохнула. – Я очень любила маму и папу, и хотя они давно умерли, но по-прежнему со мной.
– Как вышло, что они умерли? – спросил Аксель, осмысливая ее слова, проникаясь ими, применяя к своим собственным воспоминаниям.
– Мама – от аппендицита. Мы были так бедны, что не имели медицинской страховки. Мама надеялась, что боль пройдет, а когда соседи все-таки вызвали «скорую», уже развился перитонит.
Майя снова спрятала лицо на груди Акселя. Он был рад, что она может выплакаться. Майя была воплощенной любовью, и теперь он понимал почему. Ее мать умерла, чтобы не тратить на больницу те гроши, что шли на еду. Майя сейчас поступила бы так же.
– А отец?
– Он потерял работу и начал пить. Мама не выносила спиртного, каждый раз высказывала все, что о нем думает, а он в отместку пил еще больше. Я была совсем маленькой, когда они разошлись, но ссоры я помню. Мама уехала, и я больше не видела папу. Социальный отдел искал его, когда мама умерла, и выяснил, что он, пьяный, разбился на машине. Бывали дни, когда я винила его во всех наших несчастьях, но любить его не переставала и тогда.
Аксель вспомнил своего отца, вспомнил прежнего себя и подумал, что тоже познал в жизни любовь. Это не была бурная, оживленная любовь, до края переполненная смехом и слезами, как у Майи, но верная и надежная, которую он мог предложить ей в обмен на ее чувство. Главное, чтобы она захотела принять ее.
– Возвращайся домой! Я сделаю все, чтобы и ты полюбила меня. Если для этого нужно никогда и ни в чем тебе не перечить, я не стану. Я могу качать тебя на качелях, подарю тебе ковбойские сапоги. Или, может, мне встать на колени? Сейчас, при всех? Прости меня за все, потому что...
Чем дольше длилась эта проникновенная речь, тем больше всхлипывания Майи напоминали смех.
– Аксель, милый! – наконец не выдержала она. – Если ты встанешь на колени, я встану тоже, и это будет зрелище не для слабонервных! Просто повтори, что любишь меня, и обними покрепче. Это я должна просить прощения. Ты был прав, в конечном счете я подвергла опасности не только себя, о чем глубоко сожалею, как и о том, что пустилась в бега. Казалось, так будет проще, а вышло наоборот.
Аксель в самом деле обнял ее покрепче – так, что занялся дух. Но этого не было достаточно. Если бы мог, он запрятал бы ее внутрь себя, укрыл бы в сердце, чтобы никогда больше не испытывала ни боли, ни разочарования. Все равно его сердце давно уже принадлежало ей. Майя была жизненно важна для него, со всеми своими мечтами, которые она умела заставить сбыться.
– Я люблю тебя! – повторил Аксель торжественно, как клятву. – Ты нужна мне, нужна нам всем. Не пускайся больше в бега!
– Не буду, – пообещала она, шмыгнув напоследок носом. – А домой я и так собиралась вернуться, потому что поняла: нелепо жертвовать всем ради ветхого здания. Особняк – это всего лишь стены и крыша. Их можно заменить любыми другими, и ничего не изменится. Незаменима только суть, но даже ради нее никто не имеет права обижать дорогих людей. Я не должна была так поступать с Констанс. Хорошее не построишь на слезах и душевной боли. Прости, я больше не буду.
– Может, тебе порой нужно побыть одной? – неуверенно предположил Аксель. – Я не против, если только буду знать, что ты вернешься. Рыбки ведь не гнездятся...
– Только не будь таким понимающим, – Майя улыбнулась, – не то я сама себе буду казаться ходячей раскрытой книгой.
– Ты больше похожа на ходячую радугу. – Он облегченно ответил на улыбку. – Примерно столько же оттенков! А насчет раскрытой книги не беспокойся, я никогда не умел читать в женской душе. Может, со временем... – Что-то заставило его оглянуться. – А вот и наше сплошное недоразумение! Твоя сестрица пожаловала, в полицейской машине.
Чувствуя себя в безопасности в кольце мужских рук, Майя повернулась и следила, как Клео подняла на руки Мэтти вместе с Малдуном и решительно зашагала к ней. За ними, дыша в затылок, шествовал полисмен. Что еще успела натворить Клео? Для разнообразия Майя ощущала в себе великое спокойствие и готовность разрешить любую семейную проблему. Аксель любит ее – значит, их двое, а вдвоем можно сдвинуть горы.
– Мед кончился!
Клео сказала это, как отрезала, и Майя не сразу сообразила, что это не грозная метафора.
– Ах, мед! Ну и ладно, купим еще. За сервиз не беспокойся, он цел.
Клео крепче прижала к себе Мэтти и перевела взгляд с Майи на Акселя.
– Кьюбола в полиции несет в тридцать три струи.
Руки Акселя теснее сомкнулись вокруг Майи, которая ошарашенно мигала, не зная, что и думать.
– Кто это – Кьюбол, и почему его несет? Съел что-нибудь несвежее?
