Все остальные кружились в вихре танца, а Пенелопа застыла в центре всего этого великолепия. Она чувствовала, что теряет самообладание, но каким-то образом смогла сдержаться. Другие танцоры делали вид, что ничего не замечают, по, конечно же, все видят ее замешательство. Интересно, смотрит ли сейчас на нее Элизабет? В этот вечер она планировала открыть лучшей подруге свою тайну и уже с замиранием сердца предвкушала, какие бурные страсти вызовет ее признание. И вот весь ее сценарий разрушен, все пошло не так. Великое представление было сорвано внезапным появлением этого мерзкого наглого старикашки.
– Мне придется увести Генри отсюда. Дело не терпит отлагательства, и мы, к сожалению, должны немедленно вас покинуть.
Инстинктивно Пенелопа улыбнулась и вежливо склонили голову, хотя ее разочарование невозможно было описать словами.
– Конечно, – спокойным голосом ответила она. И потом несколько мгновений, стоя в центре ослепительной залы, закусив губу и пытаясь сдержать подступающие слезы, наблюдала, как ее будущий муж стремительно растворяется в толпе, среди всех этих обычных людишек. Пенелопа знала, что для нее этот вечер, к сожалению, уже закончился.
НАСТОЯЩИМ УДОСТОВЕРЯЮ, ЧТО Я, ВИЛЬЯМ САКХАУЗ-ШУНМЕЙКЕР, ОСТАВЛЯЮ ВСЕ СОСТОЯНИЕ, ОПИСАННОЕ НИЖЕ И ВКЛЮЧАЮЩЕЕ ВСЕ МОИ ПРЕДПРИЯТИЯ, БУМАГИ, СОБСТВЕННОСТЬ И ЛИЧНОЕ ИМУЩЕСТВО _________.
Генри Шунмейкер еще пару секунд делал вид, что изучает листок бумаги, и потом поступил так, как обычно поступал, столкнувшись с чем-то чересчур серьезным или слишком скучным, чтобы в это вникать. Прекратил кусать губу своими белоснежными зубами и преувеличенно громко засмеялся.
– Бред какой-то, – сказал он, – И ради этого мы покинули бал?
Вильям Шунмейкер, грузный мрачный мужчина с густыми темными бакенбардами и тщательно выкрашенными в черный цвет волосами, зловеще уставился на сына маленькими пронзительными глазками. Из-за частых приступов ярости кожа его была покрыта красными пятнами. Тем не менее любой мог разглядеть: в этом немолодом уже человеке прекрасные аристократические черты, передавшиеся сыну.
– Этот бред отчасти касается и тебя!
Генри не мигая смотрел на отца, зная, что сейчас последует: агрессивная и устрашающе-неприглядная сторона личности мистера Шунмейкера проявлялась во всей красе только в стенах его собственного дома или офиса. Генри воспитывали гувернантки, так что отец всегда казался ему чужим, далеким и неприступным, держащим в страхе весь дом. А те, кто работал на него и прислуживал ему, то и дело совершали странные раболепные поступки в тщетной попытке задобрить тирана.
Генри наклонился над массивным столом из орехового дерева и легким движением руки отодвинул от себя лист бумаги, возвращая его обратно отцу и мачехе, Изабелле. После чего демонстративно зевнул, выразив надежду, что ему более не будут докучать этими глупостями. Изабелла де Форд смущенно улыбнулась и тайком подняла глаза к потолку. Ей было двадцать пять – всего на пять лет больше, чем самому Генри, и они всегда танцевали вместе, пока в прошлом году она не вышла замуж за его отца, самого богатого и влиятельного из Шунмейкеров. До сих пор непривычно было видеть смешливую очаровашку в собственном доме в роли мачехи. Скорее всего, причиной брака были деньги, но Генри втайне уважал старика, сумевшего заполучить такую красавицу.
– Прошу тебя, будь помягче с Генри, – произнесла она звонким девическим голосом и отбросила золотую кудряшку с лица.
– Замолчи, – резко прикрикнул отец, даже не повернувшись к ней. Изабелла нахмурилась и продолжила наматывать на палец свои локоны, – И прекратите сидеть с этими дурацкими выражениями лиц, вы, оба! Генри, налей себе выпить.
Генри не любил изображать из себя покорного сыночка. Впрочем, ему нечасто приходилось играть эту роль: они с отцом усердно избегали друг друга и практически не общались. Но вокруг отца всегда была та особая атмосфера, которая окружает необычайно могущественных и влиятельных людей. Несмотря на свою бунтарскую натуру, в какой-то степени Генри были необходимы его внимание и одобрение, временами он жаждал, чтобы отец заметил его и похвалил. Сейчас он решил не спорить и послушать отца– отчасти потому, что ему чертовски хотелось выпить. Он подошел к маленькому столику, уставленному темными бутылками и узкими графинами, и налил себе скотча.
В комнате царил полумрак, в воздухе висел тяжелый табачный дым, извечный спутник торговых сделок отца. Потолок и стены были инкрустированы темным резным деревом. Этот шедевр итальянского искусства был настолько привычен Генри, что он его уже не замечал. «Вот в таких неприметных местах и делаются великие дела», – задумчиво удивлялся Генри. Его жизнь была насыщена забавами и развлечениями, и эта комната казалась частью иного, чужого мира. Сегодня днем он обедал в «Дельмонико», на Сорок пятой улице, потом наведался в рабочий район, в один из тех баров, где можно услышать грязную брань и потанцевать с простыми девицами, а потом отправился на грандиозное мероприятие Пенелопы. Он испытывал странный извращенный страх и тайное удовольствие, шатаясь в подпитии и самом сердце делового мира своего отца.
Старший Шунмейкер приподнялся со своего кресла. Его юная жена с трудом подавила зевоту.
– Итак… Расскажи-ка мне о себе и о мисс Хейз, – внезапно произнес отец.
Генри отхлебнул из бокала и принялся изучать себя в зеркале над баром. Задумчиво провел холеными пальцами по гладкой щеке, поправил зачесанные назад темные волосы.
– О Пенелопе? – запнувшись, переспросил он.
Хотя у него не было желания обсуждать с отцом свои романтические похождения, эта тема была связанна с интересами семьи.
– Именно, – подтвердил отец.
– Ну… Она одна из самых красивых девушек своего круга, – пробормотал Генри, не переставая думать о ней, этой роковой красотке, о ее громадных глазах и эффектном лице, раздражающем и соблазнительном. Из собственного опыта он знал, что ничего рокового в Пенелопе нет, – но самое главное – он знал, как сделать ее счастливой. Больше всего на свете ему сейчас хотелось вернуться на бал и танцевать, танцевать до изнеможения.
– И о тебе, – продолжил отец. – Что ты думаешь?
– Мне очень нравится ее общество. – Генри отпил глоток скотча и подержал огненную жидкость во рту.
– Ну, так ты хочешь… жениться на ней? – настойчиво продолжал отец.
Генри не сдержался и фыркнул, услыхав такое предположение. Он заметил, что Изабелла тоже смотрит на него, и знал, что сейчас она думает о нем не как мачеха, а как все девушки Нью-Йорка, одержимые вопросами, как, на ком и когда женится Генри Шунмейкер. Он закурил сигару и покачал головой.
