Она заглянула, нет ли заначки в этой сумочке, и, слава Богу, деньги были на месте. Она достала купюру, развернула, разгладила складки сгибов и показала ее водителю, наполовину пропихнув в окошко платы за проезд. Тот жадно посмотрел на деньги и включил счетчик.
— Как поедем? — спросил он. Акцент был все-таки не пакистанским. А это странное болеро на нем было по-настоящему интересно.
Оно было сделано из файя… Нет, он не был пакистанцем. Может быть, афганец? Но те вроде бы ездят на верблюдах, а не на бьюиках.
— Вон туда, до конца, через тоннель, а затем по Л. Ай. И. Не очень далеко, — снова соврала Карен.
Похоже, что добраться до Рокуил Центра можно скорее, чем пересечь Манхэттен. При удаче, если они будут ехать чуть быстрее, то она успеет прибыть к дому Белл как раз к обеду.
Водитель, слава Богу, согласился. Карен указала ему на проезд по восточной стороне вместо привычного — по западной — и снова откинулась на сиденье с тонкой пластиковой прослойкой, скрестив руки на постоянно пустом лоне. «Все будет хорошо, — уговаривала она себя. — Он не будет так уж сильно расстроен, и мы сможем поговорить о приемном ребенке. Может быть, мы не очень молоды по стандартам агентства Спенс-Чапина, но я думаю, что Сид сможет организовать частное усыновление или хотя бы рекомендовать адвокатов, которые помогут это сделать. Проблем с деньгами не возникнет, и они заполучат своего младенца. Все будет хорошо», — повторяла себе Карен. Она все-таки не принимает слова «нет».
Выезд из средней части города через тоннель превратился в сплошной кошмар — так Карен представляла себе последнюю эвакуацию из Сайгона. Такси пристроилось за громадным восьмиколесным грузовиком и вырулило на проезжую полосу. Вонь от выхлопных газов стояла невыносимая. Она наблюдала, как весь этот движущийся металл пытался втиснуться в узкое отверстие тоннеля. У нее возникла дикая ассоциация с медицинскими процедурами, которые ей пришлось недавно перенести. «Ничего хорошего из этого не вышло», — вздохнула она. Как только их машина вжалась в тоннель, наконец-то прекратилась назойливая музыка радиоприемника. Карен прикрыла глаза от мелькающих огней тоннеля и стала ждать, пока двухполосная процессия автомобилей не найдет выхода из Нью-Йорка.
Наконец машина выползла из тоннеля и двинулась по направлению к Л.Ай. И. Моросящий доселе дождик перерос в ливень. Еще через двадцать минут по радио сообщили, что Ван Уик Экспрессуэй будет затоплен и то же случится с Б. Кью. И. Инфраструктура города разваливалась ко всем чертям.
— Скорее! — понуждала она шофера, пытаясь одновременно избежать опоздания и возможных неприятностей из-за ливня. — Скорее! — повторила она еще громче, заставляя себя верить в то, что как только она доберется до материнского дома, все утрясется к лучшему.
3. Сделано из другого материала
Карен Каан, урожденная Липская, была удочерена Белл и Арнольдом Липскими в три с половиной года. О своем раннем детстве у нее сохранились лишь обрывки воспоминаний. Она ничего не помнила о том периоде, который предшествовал ее жизни в Бруклине на Оушен-авеню в доме 42–43 с Белл и Арнольдом. Так ли это на самом деле или нет, но она считала, что травма от смены одного родительского дома на другой — достаточная причина для ранней детской амнезии. Девочка смутно осознавала, что ее удочерили, но настоящие воспоминания Карен начинались с Белл. Белл толкает ее прогулочную коляску вдоль Оушен-авеню по направлению к Проспект-Парк. Будучи почти четырехлетней девочкой, она переросла коляску, но, по-видимому, Белл очень хотелось, чтобы Карен побыла еще младенцем.
А вот коляску Карен помнила хорошо. Она была голубая с белыми полосками и глупо трясущейся бахромой на козырьке. Еще Карен помнила колокольчики мороженщика из Бунгало-Бар и завораживающе красивый домик с крышей, покрытой настоящей кровельной дранкой, который был размещен в задней части грузовичка продавца мороженого. Она помнит, как ее мать протянула ей первое в жизни мороженое, и то удовольствие, которое она получила не столько от вкуса, сколько от контраста цветов ярко-оранжевой замороженной части с мягкой и бело-кремовой сердцевиной мороженого.
Приблизительно из того же периода она помнит ранние утренние прогулки по Ботаническому саду. Помнит расцветающую сирень и себя, бегающую между кустами в восторге от запаха цветов и их изысканно-прекрасного цвета. Сад казался ей пурпурным фонтаном цветущих гроздей, бьющим из атласной зелени листвы. Она смеялась и бегала от куста к кусту, пока не обнаружила, что потерялась. Карен помнит, что кусты вдруг стали страшными и угрожающе нависли над ней, и она заплакала. Белл нашла ее и отругала не только за то, что потерялась, но и за то, что плакала.
Белл Липская не была идеальной матерью. Мелкокостная и тощая, безукоризненно ухоженная, она всегда была одета в соответствующий случаю ансамбль одежды. Нет, она не была хороша собой: у нее были слишком резкие, обостренные черты лица, но в общем, как говорят, хорошо смотрелась. Карен гордилась тем, как выглядит Белл, и впечатлением, которое она производит на других. Особенно запомнились ее шляпы в далеком стиле пятидесятых годов, от которого Белл ни за что не хотела отказаться. В то время Карен считала их верхом элегантности. Как и другая одежда Белл, ее шляпы были «для того, чтобы на них смотреть, а не трогать».
С ранних лет от Карен требовалось, чтобы она содержала в абсолютном порядке свою комнату и одежду. Белл была фанатично чистоплотной, и их бруклинская квартира содержалась столь же стерильно, как и детородные органы хозяйки.
После года супружеской жизни Белл и Арнольд удочерили Карен. Довольно долго подросшую девочку смущало, что ее возраст был больше стажа супружеской жизни родителей. Они никогда не обсуждали этот вопрос. Карен даже не задавала его. Однажды Белл пошутила, что она появилась в семье с модным запозданием. Но Карен благоразумно удержалась от расспросов. Ее вышколили никогда не обсуждать неприятности и неудачи. Расспросы об удочерении не поощрялись. Чтобы вырасти большой, надо было научиться держать себя в руках, содержать себя в чистоте и вести себя тихо. Тихим и уравновешенным человеком был Арнольд. Арнольд и Карен понимали, что если разговор об удочерении и возникнет, то это может произойти только по инициативе Белл.
Нет, несправедливо было считать Белл безответственной матерью. Просто у нее были четко очерченные области интересов, прочее оставалось вне ее поля зрения. Она много занималась с Карен. Читала вслух книги (все-таки когда-то она была школьной учительницей), водила девочку на прогулки и брала с собой в магазины. Пока вкусы Карен радикально не разошлись со вкусами матери, Белл одевала девочку великолепно. Почти до одиннадцати или двенадцати лет они вместе с Карен совершали еженедельные набеги на центр Бруклина, чтобы перетрясти магазины Абрахам-Энд-Штраусса. Правда, гораздо увлекательнее были специальные субботние выезды в Манхэттен. Там они дорывались до магазинов С. Клайна, Б. Альтмана, Орбаха и Лорда-Энд-Тейлора, а затем останавливались позавтракать у Шарфта на Пятой авеню, где Белл заказывала Ширли Темпл для Карен и кислое виски для себя. Во время таких походов они были хорошими друзьями, и Карен научилась не только терпеливо ждать, пока Белл примерит бесчисленные одеяния, но также по ее просьбе критически оценивать сделанные покупки. Иногда Карен думала, что именно в тот период она всерьез заинтересовалась нарядами. Возможно, у нее был прирожденный талант к моде. А может быть, это Белл развила его. Уже в то время Белл очень внимательно прислушивалась к ее суждениям.
