Гарриет неправильно поняла это. Разговор о школе доконал ее. Перед ее внутренним взором встало обшарпанное здание и загаженный школьный двор, обнесенный кривой проволочной изгородью. Ей казалось, она слышит детские крики и видит Джонти, который неподвижно застыл у здания школы.
А миссис Ричардсон тем временем продолжала:
— Там совсем неплохо. Мои дети ходят туда.
— Верно. — Гарриет почувствовала, что обстановка в комнате меняется. Миссис Ричардсон больше не будет мила с ней. Эта дама переменила тему разговора:
— Конечно, это ужасно. Но выход найти можно. На Блэкхит-драйв у вас внушительного размера собственность. Вот с нее и начните. Nil desperandum[1]. Поверьте мне, за этим столом сиживали люди, положение которых было куда хуже, чем ваше. Матери-одиночки с тремя детьми, у которых не было ни пенни в кармане. Они все ждали и ждали своего…
— Знаю. Да знаю я, — перебила ее Гарриет. — Прошу прощения. Это, конечно, весьма трагично, но мне от этого не легче — наше положение тоже завидным не назовешь.
Но миссис Ричардсон уже не испытывала к ней симпатии. Да, конечно, семья Гарриет была не в таком положении, ну и что с того? Вчера к ним заходила миссис Стонер со своим сыном Джилсом из двадцать первого дома. Как сказал Питер, она явилась, чтобы пошпионить. Миссис Стонер спрашивала, не хотят ли Джонти с Тимоти поехать в июле в Элтон Тауэрз. На целый уик-энд. Гарриет что-то пролепетала о своей неслыханной занятости, а мальчики ее побледнели, но у них хватило духу и смелости не сказать ей «пожалуйста». Миссис Стонер вошла через заднюю дверь — не могли же они допустить, чтобы она увидела опустевший дом, иначе все сразу стало бы известно членам Городской гильдии женщин.
— Вы могли бы найти работу, миссис Хэллоуэй, — донесся до задумавшейся Гарриет голос банковского менеджера.
— Не думаю, что я хоть на что-то гожусь. Я не знаю, чем могла бы заняться, — пояснила она. — Наверное, в актрисы меня уже не возьмут.
— Но вы уже учились, так что надо это использовать.
— Но я даже не была членом «Эквити»[2].
Она ушла из банка, потерпев сокрушительную неудачу. Отвязав собаку, Гарриет устало поплелась в гору. Старфайер, как обычно, тянул поводок, чтобы задрать лапу у прилавка зеленщика. Старфайер в настоящем член семьи Хэллоуэй, которого лучше всех кормили, — был, без сомнения, самым хмурым и грязным псом из всех собак, взятых в «Бэттерси догз хоум». Но Гарриет не унывала и продолжала ухаживать за собакой. Старфайер, конечно, не процветал, но, во всяком случае, не убежал от них.
Занятая своими мыслями, Гарриет не обращала внимания на Старфайера. Приставки к компьютеру, Элтон Тауэрз — к чему все это? Ей надо самой себя стыдиться. Она и стыдилась.
Как они и договорились, Питер поджидал ее на горе, на автобусной остановке возле концертного зала. Он привел с собой Тимоти. Мальчик сидел на высоком сиденье и с такой силой болтал ногами, что вся остановка тряслась. Это раздражало. Едва увидев жену, Питер сразу понял по ее лицу, что ничего не вышло.
Гарриет подумала, что стороннему наблюдателю они, наверное, показались бы преуспевающей семьей. Взрослые — оба в солнечных очках — о чем-то сосредоточенно разговаривают, ребенок доверчиво держится за руку отца, любимая собака тянет поводок в сторону. И вдруг пес присаживается по своим делам прямо на тротуаре.
— Мама, посмотри! — закричал Тимоти и тут же испуганно замолчал: по лицу его мамы из-под очков ручьем катились слезы.
Прошлой ночью я прикидывался, что сплю и не слышу разглагольствований Гарриет о том, как она станет публичной женщиной. Полагаю, она говорила это от отчаяния. Она не имела это в виду. Да уж, идея идиотская. И как только ей это в голову пришло! Впрочем, признаться, кое-что и мне, старому дуралею, в голову приходило. Точнее, я иногда думал о том, что она еще с кем-нибудь этим занимается. Думаю, такие мысли бывают у многих мужчин, не так ли? Это нечто вроде эротических видений онаниста. Но реальность, черт побери, реальность сильно отличается от этих дурацких мечтаний! Гарриет же понятия не имеет о том, что представляет собой мир наших «удивительных» девяностых. Конечно, ее вины в том, что опыт ее столь небогат, нет. Да, в конце концов, я многому научил ее за последние десять лет. Думаю, она неплохо усвоила мои уроки.
Вообще-то не могу сказать, чтобы она была уж очень сексуальной, нет. Когда мы познакомились, Г. была очаровательной и привлекательной сучонкой восемнадцати лет. Месяцев десять мои руки так и тянулись к ее штанишкам! Забавно, но, кажется, самая сильная страсть к Г. прошла, едва мы вышли из дверей церкви, где нас обвенчали. Дьявол, оказываешься в таком положении, что вся прежняя жизнь тут же меркнет, а на первое место выходят Женитьба, Ответственность за семью и Твои Мальчики. Жизнь превращается в сплошную показуху. Мы стали такими светскими! Бесконечные семейные каникулы на Коста-дель-Сангриа! Да еще наш сад — сколько усилий мы прилагали к тому, чтобы трава была всегда подстриженной и определенной длины. Впрочем, садом мы любили заниматься вместе.
Мое существование превратилось в одну сплошную череду незначительных событий. Поезда, на которые нельзя было опоздать, горячка, сопутствующая выходу каждого номера газеты, дети, детские пеленки, зубки, первые слова, учеба… Как-то я видел парнишку в футболке, на которой было написано: «Рождение, Школа, Работа, Смерть».
Да-а…
Видимо, всем этим и можно объяснить, почему мрачный тип средних лет, каким я себя представляю, уходил по уши в работу и увлекался хорошенькими малышками вроде Эллен. Черт возьми, я был не в силах сдержаться. И ненавидел себя за это. Думаю, все мужчины, по сути, — это просто восьмилетние пацаны вроде Джонти. Такие мальчишки обычно хотят все игрушки до единой из витрины игрушечного магазина. Причем немедленно.
Эллен Герберт казалась очень сексуальной. И она принадлежала другому. Вот так. Не помню, чтобы слух о том, что кто-то пришел на работу в «Кроникл», разносился по зданию с такой скоростью, как это случилось в тот понедельник, когда миссис Герберт впервые появилась в редакции. Тут же заключались пари, высказывались предположения, кто-то хвастался своими способностями… Мне на это потребовалось три месяца. Но, как выяснилось, я оказался единственным победителем. И мы наверстали упущенное. Это продолжалось целых шесть месяцев и, черт возьми, придало пикантность обыденной жизни. А что же потом? Да ничего.
Именно в эти месяцы я и забросил газету. Я все делал автоматически. Надеялся, что можно не думать! Безумие! Каждый день меня занимала только одна мысль: смогу ли я уговорить эту соблазнительную миссис Герберт еще раз отобедать со мной. Поэтому я и проворонил клевету Доркаса. Имей я тогда голову на плечах, я бы непременно понял, что Дункан Берри все толкует неверно.
