Мне на плечо легла ладонь Иуды.
— Брат, — тихо произнёс он.
В одно мгновение выражение его глаз изменилось с жестокого на доброе, со злобного на любящее… эти глаза снова принадлежали не Пророку, а моему брату.
Мне хотелось сказать, скинуть его руку и сказать ему, что мне известно, что он лжет. Но это было не так. Потому что я его знал. Я знал, когда мой брат-близнец лгал… Я не понимал… Не мог сосредоточиться… казалось, он говорил правду… у меня слишком болела голова, интуиция меня подводила…
— Брат, — снова попытался Иуда.
На этот раз я устало поднял на него глаза.
— Сегодня сороковой день твоего наказания. Ты искупил свою слабость и заблуждение.
Я покачал головой.
— Нет, прошло тридцать пять.
Я не знал, зачем спорю о том, сколько прошло дней, ведь это совсем не важно. Но мне было просто необходимо хоть что-то настоящее. У меня больше не осталось ничего настоящего. Ничего.
У меня на стене стояло тридцать пять засечек.
Не сорок.
Тридцать пять.
— Какое-то время ты провёл без сознания, брат. После некоторых наказаний ты надолго отключался. В самом начале, когда память о твоей измене была ещё свежа, и наказания были суровее. С тех пор прошло сорок дней и сорок ночей, как того и требуют наши священные книги. Пока ты отбывал своё наказание, я тебя избегал. Ты должен был искупить свои грехи точно так же, как в детстве. Вдалеке от тех, кого любишь. Сегодня я здесь, чтобы узреть твое раскаяние и вернуть тебя в наши ряды, — его лицо смягчилось. — В мои объятья и веру.
— Раскаянье? — растерянно спросил я.
Казалось, всё мое тело онемело: кожа, плоть и кости. Но от его слов у меня в голове снова запульсировала боль.
— Да, — мягко сказал Иуда. — В своих грехах. В том, что утратил веру в Орден… в меня.
У меня внутри все сжалось от того, с каким состраданием он на меня смотрел. Как при взгляде на меня смягчились его черты. Он смотрел на меня, как на брата.
Иуда потянулся вниз и обхватил мою ладонь. Я взглянул на наши сцепленные руки — мои грязные и израненные, и его чистые, и гладкие. Он слегка сжал мои пальцы, и я едва удержался от крика. Я поднял на него взгляд. Его карие глаза блестели.
— Иуда, — прохрипел я, почувствовав, как боевой дух покидает мое сердце.
— Покайся, брат, пожалуйста. Пожалуйста… ты…, — он откашлялся. — Ты должен быть рядом со мной.
Иуда тихо засмеялся.
— Как всегда… как нам было предназначено судьбой. Братья, связанные Богом, кровью и верой.
Я устал. Я так устал. Его рука лежала в моей руке, и мне под кожу просачивалось тепло его любви. Мне больше не хотелось быть одному. Меня тошнило от одиночества.
— Я больше не хочу быть один, — прошептал я.
Иуда прислонился лбом к моему лбу.
— Тогда и не будь, брат. Возвращайся к нам. Освободись от власти сатаны и вернись к нам. Здесь у нас с тобой есть дом. Дом, который ждет твоего возвращения. Покайся, брат… просто произнеси эти два спасительных слова.
Я почувствовал, как улетучивается моя прежняя решимость, и мои губы дрогнули. Мне захотелось снова обрести семью. Захотелось, чтобы меня любили. Захотелось стать прежним.
Иуда затаил дыхание, когда я открыл рот… но ничего не произнёс. Вместо этого у меня в голове замелькали образы. Вспышки воспоминаний того, что я увидел здесь, в Новом Сионе. Иудино видео с соблазнительно танцующими детьми. Иуда пригласил меня, чтобы я посмотрел и выбрал кого-нибудь из них себе в супруги. Обряды Пробуждения, в которых, как я знал, участвовал и он сам. Совокупления с маленькими девочками. Секс, акты поощряемых развращений. Я, словно воочию, видел перед собой израненное лицо окаянной Далилы, ее испуганные, объятые ужасом глаза.
— Брат, послушай меня, — продолжил Иуда, все крепче и крепче сжимая мне руку. — Мы просто всё неправильно поняли. Это я — Пророк, а ты — Десница Пророка. Вот почему ты с трудом с этим справлялся. Потому что нам изначально предназначались другие роли.
Иуда присел напротив меня, оказавшись со мной на одном уровне. На такой высоте он снова показался мне равным. Но я знал, что это невозможно. Слишком много всего произошло, слишком многое подорвало мою веру, чтобы теперь вернуть всё на круги своя.
Как прежде уже ничего не будет. В этом я уже убедился.
— Нет, — подавленно прошептал я, прежде чем вообще понял, что говорю.
Я поднял глаза и увидел, что Иуда напряжённо на меня смотрит.
— Нет, — уже увереннее повторил я, почувствовав захлестнувший меня прилив адреналина, от которого в мой разум вернулась ясность, а в тело — жизнь.
— Нет что…? — нахмурившись, спросил Иуда.
— Нет всё. Я не буду каяться.
Иуда попытался вырвать у меня из ладони свою руку, но я крепко его держал.
— И покаяться за что? За то, что я нас спас? Удерживать здесь окаянных сестёр означало снова привести Палачей в нашу общину. Все окаянные сестры уже обручены, замужем или рожают детей. Они уже не настолько духовно чисты, чтобы стать невестами Пророка, даже если бы мы их и вернули, — я сделал столь необходимый мне вдох и продолжил. — И я не буду стоять и спокойно смотреть, как взрослые мужчины насилуют детей, Иуда. Я все еще верю во все это, в наше дело. Но я положу конец практике обряда Пробуждения. Это… варварство. Это просто неправильно!
— Нет, — стиснув зубы, процедил Иуда. — Это путь Пророка, явленный ему Господом!
Он поднялся на ноги, вырвав из моей ладони свою руку.
Мне стоило больших трудов произнести следующие слова. Я знал, какой они произведут эффект… Но все равно решил это сказать.
— Я не верю, что этот путь явил Бог. Как вообще Бог может с этим мириться?
Иуда распахнул глаза.
— Теперь ты решил…, — проговорил Иуда и, отшатнувшись, сел на каменные ступени.
Он прищурился и взглянул на меня, словно на незнакомца. Его лицо помрачнело.
— Теперь, в самое важное и судьбоносное для всех нас время, ты решил усомниться в Священном Писании? Когда ты больше всего мне нужен?
Я молча смотрел на него. От волнения у Иуды дёрнулась губа.
— Скажи мне, — сказал Иуда и помолчал, намеренно растягивая паузу. — Если бы тебе удалось заставить окаянную Саломею остаться в коммуне, ты бы тоже всё это чувствовал?
Мне показалось, будто мой брат-близнец ударил меня в живот. Он знал, что я испытывал к Мэй. Теперь он воспользовался этим против меня. Иуда наклонился вперед, опершись локтями на колени.
— Ну? Чувствовал бы?
Я задумался над его вопросом, очень серьезно задумался. Я представил себе обворожительную улыбку Мэй, ее длинные темные волосы и светло-голубые голубые глаза, которые больше всего мне в ней нравились. Но потом я зажмурился и увидел ее в объятьях Стикса. Увидел, как она на него смотрела. И то, как она теперь смотрела на меня. С жалостью, может даже с ненавистью.
Никакой любви и уважения.
«И о чём только я думал?»
У меня в голове творилась полная неразбериха. Я пытался представить себя женатым на Мэй здесь, в новом Сионе. Я бы ни никогда не взял в супруги никого другого. Но Мэй ни за что бы не стала терпеть такую жизнь. Она ненавидела это место, а я слишком ее любил, чтобы желать ей подобного.
Черт, я уже понятия не имел, что чувствую. Чем дольше я сидел в этой камере, снося боль и пытки, тем больше тускнели мои чувства к ней. Кому нужен тот, кто тебя презирает? Кому нужна женщина, которой отвратительно всё, чем ты являешься?
Мэй хотела, чтобы я был ей другом, а вместо этого я нанес удар ей в спину. Меня захлестнула тупая, невыносимая боль. Не считая моего брата, Мэй была моим единственным другом.
Сейчас мне очень был нужен друг.
Медленно и тяжело втянув в себя воздух, я встретился взглядом со своим братом.
— Я бы никогда не стал ее удерживать.
Иуда одёрнул назад голову. Я его шокировал. И я понял, что сейчас он не почувствовал обмана в моих откровениях, точно так же, как ранее и я не почувствовал лжи в его.
— Она не создана для нашего мира.
