— Чревоугодие — грех, — пробормотал Данила, старательно пряча бугор между ног.
— Похоть тоже, — хлопнув дверцей, я вышла из машины и потянулась. Какой свежий воздух! Надо было раньше приезжать в Питер. Здесь пахнет морем, как дома… Здесь состоится последний акт моей мести, моего лечения, моего выздоровления. А потом — заграница, отдых, забытье.
Данила приблизился сзади и обнял легонько:
— Ты кокетка, Ева. Ускользающая волна… Ветер между пальцами…
— А ты поэт, Данила Беркутов, — усмехнулась, откидывая голову на его плечо. — Пойдем на пляж?
Он взял меня за руку и повел через кусты по тропинке.
Пляж оказался гораздо хуже, чем я могла себе представить. Песок с камнями, водорослями, какими-то ракушками. Трава. Надеюсь, что не морская. Шпильки сразу же увязли, и я стащила их, боясь заляпать. Но меня подхватили за спину, поддержали, задали вопрос:
— Хочешь походить по воде?
— А как же третья рука?
— Да я пошутил. Не так тут и грязно… Не Бали, конечно, но и не Чернобыль.
— Насколько я помню географию, в Чернобыле нет моря! — фыркнула я, зарывая пальцы в холодный песок. Такое ощущение, что вернулась в детство… На Амуре холодный песок… Как было хорошо, как спокойно и счастливо, когда мне было семь лет!
— Ева, — дохнул мне в ухо Данила. — Смотри.
Я посмотрела. Солнце проблескивало сквозь воздушную пелену облаков, спустившихся почти к самому морю. Небо, голубое над головой, рыжело, желтело, краснело, приближаясь к облакам. Лучи, как щупальца, выбивались из серой ваты, словно инопланетяне хотели достать до воды, до земли, до нас. Вот сейчас, вот сейчас выплывут на огромной тарелке из-за туч…
— Красиво… — оценила я. — И страшно.
— Почему страшно?
Его руки сомкнулись на моем животе, его тело согрело сзади, как будто меня обволокли теплым коконом спокойствия. Откинувшись на его плечо, я следила за солнцем, собираясь проследить его путь до горизонта, и всей кожей чувствовала электрическое напряжение между мной и Данилой. Оно мне нравилось, с одной стороны. А с другой — было неприятно, что какое-то сексуальное влечение, появившееся непонятно откуда, могло разрушить давние, твердо выношенные и четкие планы. Я же могу противостоять? Могу. Я могу идти до конца? Могу. Так чего я смущаюсь, как девственница, и едва дышу?
— Так почему страшно-то?
— А вдруг там летающая тарелка?
— Ты веришь в летающие тарелки? — ужаснулся Данила, развернув меня лицом к себе. Он взял мои щеки в ладони и пристально вгляделся в глаза: — Нет, серьезно? Веришь?
— Не верю, — пролепетала, чувствуя, как таю и млею. — Я пошутила.
— Уф-ф-ф, — выдохнул он, отпустив меня. — Девочка, я испугался!
— Прямо так и испугался сразу!
— Да-а-а, просто вспомнил одну свою знакомую, с которой встречался одно время. Она двинулась на этой почве и на полном серьезе рассуждала про рептилоидов.
— Ой как интересно, — протянула я, снова поворачиваясь к заливу. — И что там с рептилоидами?
— Они захватили Землю, сидят в правительствах всех стран и дергают за ниточки! О, и еще сосут кровь младенцев! А людей периодически на опыты забирают.
— Кошма-ар.
— И не говори. Три недели не мог от нее отделаться… — пробормотал Данила. — Все. Очарование заката для меня потеряно навсегда. Поехали обратно.
— Ты слишком чувствительный, Данила Беркутов, — заклеймила я его, на что он подхватил меня на руки. Я взвизгнула от неожиданности и сходу уцепилась за его шею, крикнула:
— Ты что делаешь?!
— Я не чувствительный! — грозно ответил Данила. — Я брутальный! Я альфа-самец! А ты моя альфа-самка!
— Кто сказал такое? — рассмеялась я, обнимая его покрепче. Беркут скорчил гримасу, которая должна была показать, на что способен брутальный альфа-самец, и напугать альфа-самку до икоты. Правда, альфа-самка едва сдерживалась от хохота…
— Я сказал! Гр-ы-ы! Моя! В пещеру! Есть лазанью! Потом спать!
Альфа-самка перестала сдерживаться и расхохоталась на весь пляж. Данила еще покривлялся, неся меня к машине, а потом посадил на сидение и, поцеловав в губы, сказал тихо:
— И я не шутил.
Эта последняя фраза меня напугала. Он не шутит, это точно. Он способен закинуть меня на плечо и отнести в спальню… Сразу после лазаньи. Как выкручиваться? Как сохранить образ приличной девицы? Ну нельзя на первом свидании, в первый день… Нельзя! Даже если очень хочется.
Проделав обратный путь до затерянного в лесу дома, мы въехали в открывшиеся сами по себе ворота и остановились у гаража. На скамеечке лежала расслабленная трехцветная кошка и следила за нами, щуря глаза. Сколько тут кошек? Боже, неужели Данила и кошек коллекционирует? Нет, я бы поняла, если бы тут бродили породистые мейн-куны или лысые сфинксы, но простые дворовые мяуки?
Как хорошо, что у меня нет аллергии…
Я выбралась из машины и натянула на ноги туфли, отряхнув с подошв налипшие песчинки. Данила подошел, помог встать и притянул к себе:
— Ева, ты точно голодна? Может, минуем столовую и поднимемся прямо в спальню?
— Я точно голодна, — выдохнула ему в шею, наслаждаясь восхитительным ощущением сильного мужского тела совсем рядом. Скоро этот мужчина будет моим. Скоро… Но не сегодня!
— Ты искушаешь меня и испытываешь границы моего терпения, девочка, — мурлыкнул он, пуская руки в путешествие по моей спине. Они гладили, лаская и искушая уже меня. А я ляпнула, лишь бы что-то сказать и не молчать:
— Я никогда не ела лазанью с лососем.
— Да-а, тогда нам придется идти через столовую, — разочарованно вздохнул Данила, не собираясь, впрочем, меня отпускать. — Полина уже, наверное, раза три все разогрела.
— Полину сердить нельзя, — подытожила я и, сняв руки Данилы с талии, потянула к дому.
— Ты тоже это сразу поняла?
— А как же! А ка-ак же! Она в армии не служила часом? — фыркнула я, а он поджал губы:
— Не знаю, не зна-аю…
Стол ждал нас в огромной столовой. Стоял он между двух панорамных окон во всю стену с видом на сад. Минималистическая обстановка радовала глаз. Светильник с тремя рожками-колоколами, шесть стульев вокруг круглого стола и ровно одна картина — портрет маслом уже знакомого мне Вольтера. Данила отодвинул стул и задвинул его за мной, как галантный джентльмен, и в этот момент из кухни выглянула Полина. Всплеснув руками, она воскликнула:
— А я уж думала — не ждать вас сегодня! Думала, в город уехали!
— Мы на закат смотрели, Полиночка, не сердись, — улыбнулся Данила. — Ужин будет, или ты уже все выбросила?
— Да уж, конечно, выбросила! — съязвила женщина. — Не привыкла я выбрасывать продукты! А ты бы лучше поухаживал за Евой, налил бы ей вина.
И скрылась на кухне, загремев там блюдами. Данила склонил голову:
— Права, тысячу раз права. Ева, ты же любишь белое вино?
— Я люблю белое вино.
— Отлично.
В бокале у меня оказалось желтоватое прозрачное вино, и хозяин дома поднял свой бокал:
— Давай, пробуй.
— Сладкое!
С первого глотка жар расплылся внутри тела, успокоив и согрев. Да все будет хорошо, Евка, чего ты паришься? Сейчас поужинаем, а потом надо сослаться на головную боль. Или нет! На боль в жопе! Я же летала сегодня! С мягким приземлением в кучу листьев, но все же летала! Поэтому скажу, что мне надо отлежаться дома. Точно.
Я почувствовала себя гораздо увереннее и даже потянулась к бутылке:
— А как называется это вино?
— Это французское. «Пти-Фюме». Нравится?
— Очень. Ты его здесь купил или во Франции?
— Из Франции я привожу обычно розовое вино. Здесь такого не найти. Но мы еще попробуем после, если ты согласна.
— Я согласна.
Нашу светскую беседу снова прервала Полина, торжественно внося блюдо, покрытое чистой салфеткой:
— А вот и лазанья!
Уже разрезанная на кусочки, лазанья выглядела настоящим произведением искусства. Я, конечно, ела ее по-всякому, но вот эта розовая прослойка между пластов пасты мне сразу понравилась. Лосось — это вкусно! Если, конечно, это настоящий лосось!
