Секс проводится на моих условиях, с выбранными сопровождающими и только после того, как они подпишут соглашение о неразглашении, которое фактически продает их душу — или, точнее, их киску — дьяволу.
Он же я.
Я не отвечаю ни на одну женскую улыбку, не вступаю ни в какую светскую беседу, дергая за волосы, и мне, черт возьми, наплевать на общественные стандарты, если они не играют в мою пользу.
Когда я заказываю виски в баре, несколько девушек опираются на свои сиськи, размышляя, подходить ко мне или нет.
Жалко.
Тот факт, что они колеблются, немедленно вычеркивает их из моего списка красным фломастером. Не то чтобы я стал бы рассматривать их, если бы они действительно заговорили со мной, но это показало бы, что у них, по крайней мере, имеется мужество, черта, которой я бы восхищался, прежде чем сокрушить ее и их достижения.
Только одна женщина стоит моего времени, улыбок и слов. Гвен. И причина, по которой она исключение, заключается в том, что в ее венах течет моя кровь.
Благотворительный вечер проходит в экстравагантном зале с искусственной французской светской атмосферой. Окна представляют собой плохую имитацию Версальского замка. Высокие, богато украшенные платформы кажутся дорогими, но в них чувствуется глупость канализационной крысы из Средневековья.
Даже тот факт, что они установили отделанный золотом бар в центре зала, создает отчаянную атмосферу «Я богата», которую определенно можно использовать для описания Сьюзан и ее тщеславных подруг — светских львиц.
Я смотрю на часы.
Три, два и… один.
— Что ты здесь делаешь?
Я поднимаю голову, когда мой заклятый враг останавливается в нескольких шагах передо мной. Когда-то давно Сьюзен была красивой женщиной с золотисто-белыми волосами и фигурой песочных часов, которую она использовала, соблазняя любого доступного члена. Но красота исчезла по мере того, как она становилась старше и имела неудачные знакомства с ножами пластических хирургов.
Теперь она силиконовый монстр со сморщенными губами, которые почти свисают с ее — что неудивительно — фальшивых грудей.
Ее глаза-бусинки, слишком большие для ее лица, слишком грязного оттенка, как заброшенный дом в трущобах.
Ох, и что еще хуже, она любит одеваться в кричащие оттенки розового, будто ее единственная цель — пускать людям кровь из глазниц при виде ее извращенной версии Барби. Ее вечернее платье блестящее, отдающая дань ужасному неоново-розовому цвету восьмидесятых, у которого должен быть свой отдельный раздел в аду.
Она нетерпеливо постукивает носком туфли, что делает ее похожей на капризного ребенка с проблемами управления гневом.
— Я задала тебе вопрос, Кингсли.
Я делаю глоток своего Макаллана и притворяюсь, что лед это неоткрытое чудо света, прежде чем, наконец, переключаю внимание на нее.
— О, ты разговаривала со мной? Не заинтересован. Попробуй в следующий раз в суде.
Вспышки камер усиливаются, и мне не нужно искать их, чтобы знать, что они нацелены на нас. Сражения, которые мы со Сьюзен ведем в суде, печально известны, безжалостны и совершенно варварски.
А поскольку единственная работа прессы — сплетни, они, как собаки, пускают слюни над последней косточкой в Верхнем Ист-Сайде.
Она подходит ближе ко мне, изображая улыбку, которая кажется болезненной из-за ее последней инъекции ботокса, затем говорит шепотом, произнося так, чтобы только я мог слышать:
— Какого черта тебе нужно?
— Моя мать вернулась. Но если ты не думаешь заняться некромантией в качестве побочного занятия, ты не сможешь оживлять мертвых, так что я иду на компромисс, наблюдая, как ты страдаешь до последнего вздоха, который выплевываешь из своих силиконовых легких.
— Ты не более чем маленький мальчик, запертый в мужском теле. — у нее хватает наглости ухмыляться, как злодейку из диснеевского фильма С-листа. — У твоей матери был характер жевательной резинки — сначала сладкий, но со временем пресный. Не говоря уже о том, что от неё можно было избавиться без каких-либо проблем. Так что, если ты скучаешь по этой простой вещи, как насчет того, чтобы сделать миру одолжение и вылечить свои проблемы с матерью, присоединившись к ней?
Мои пальцы сжимают стакан, но если эта сука думает, что может добиться от меня реакции, то ее недостаточно долго затаскали по судам.
— У меня есть идея получше, которая включает в себя лишение тебя всего до последнего цента.
— Эти деньги по праву принадлежат мне.
— По праву? Ты ни дня в своей жизни не работала после того, как вышла замуж за моего отца. Если только не раздвинула ноги и не стала трофейной женой, что, предупреждаю о спойлере, не имеет значения.
— Ты просто ревнуешь и злишься, что твой отец предпочел меня тебе и твоей матери.
— Моя мать, возможно, но я, никогда, Сьюзен. Как бы ты ни пыталась повлиять на разум старика, факт остается фактом: я его наследник и тот, кто унаследовал более восьмидесяти процентов его состояния. Жизненный урок на сегодня: киска не конкурирует с кровью. Может, тебе стоило убить меня этой подушкой, а?
Она бледнеет, ее губы дрожат.
Когда я сводил Сьюзан с ума из-за этого чертова спорта, она чуть не сошла с ума. И тот факт, что я был достаточно манипулятивным, чтобы никогда не попасться отцу, сделал ее еще более разъяренной сукой.
Однажды ночью она вошла в мою комнату и положила подушку мне на лицо, но в последнюю секунду сдалась, вероятно, вспомнив, что мой отец убьет ее голыми руками, если она причинит вред его единственному наследнику. И я был единственным наследником, у которого он был, так как через несколько месяцев после его женитьбы на Сьюзен у него обнаружили рак предстательной железы, и, хотя операция прошла успешно, ему пришлось удалить простату, и он стал навсегда бесплодным.
Так что я был единственным Шоу, который его член мог принести в мир. И он был типом замкнутого, старомодного человека, который отказывался заводить детей, которые не были его плотью и кровью. Он недвусмысленно сказал Сьюзен, что усыновлению не бывать, когда она предложила это, и был совершенно непреклонен в этом, независимо от того, сколько она сосала его член.
Мой отец был непристойным человеком, худшим отцом, который когда-либо существовал, но я был его единственным сокровищем. Наследием, на которое у него имелись большие планы из чисто корыстных побуждений.
«Кингсли мой единственный сын и наследник», это фраза, которую он часто повторял и метафорически бил по жадному маленькому сердцу Сьюзен.
Вот почему она думала, что сможет избавиться от меня той ночью. Но она струсила, отбросила подушку и выбежала из комнаты тихими, отчаянными шагами.
По сей день я понятия не имею, почему я оставался неподвижным, притворяясь спящим еще долго после того, как она ушла. Я так хорошо помню чувства отречения. «Что, если это может закончиться?» вопросы, которые проносились у меня в голове.
Это произошло спустя несколько месяцев после смерти моей матери.
И я был достаточно наивен, чтобы думать о том, чтобы позволить этой женщине получить все это. Упомянутая женщина гладит себя по волосам, затем сжимает свое бриллиантовое ожерелье.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты точно знаешь, о чем я говорю, и поверь мне, это был твой единственный шанс убить меня. Теперь ты пожнешь то, что посеяла.
— Я все еще подаю в суд на общественную собственность.
— Да?
— Твой отец отдал мне дом и тридцать процентов своей собственности. Это включает в себя акции Уивер & Шоу, поскольку ты использовал его деньги в качестве процента от капитала.
— Сьюзан, Сьюзан, — размышляю я, словно разговариваю с ребенком. — Если бы ты послушала своего идиота-адвоката хотя бы одну минуту вместо того, чтобы приказывать ему подавать бессмысленные иски, ты бы уже знала, что я доказал, что мой отец впал в маразм, когда он написал свое последнее завещание за год до своей смерти. Дело об испытательном сроке на этом закончено, и судья вынес решение в пользу исполнения самого последнего завещания, которое он нотариально заверил за пять лет до своей смерти.
