и ногам. Сердце тревожно забилось. Но и пропустило иной — долгий удар, словно приправленный ядом неизвестного безумия. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я приставила ладонь, защищая глаза от солнца. Отчего-то хотелось смотреть на его высокую фигуру, на то, как мой несостоявшийся муж держится в седле. Но ни за что не хотелось признаваться в том, что мне нравится то, что я вижу.
Я не стала дожидаться, когда всадники подъедут. Скрылась в шатре, кусая губы и не понимая, почему мне так хотелось, чтобы мой похититель сейчас вошёл следом и…
Аллах милосердный. Первая мысль была не о том, что он отпустит домой или даст прийти в себя.
Мои мысли были о поцелуе.
… А время между тем неуклонно двигалось к вечеру. Я не выходила из шатра, но прислушивалась к шуму отъезжающих машин. Скоро обо мне узнают. Пусть я далеко от дома, и Дубай с хозяином поехали на территории Лависского эмирата [4], наверняка там есть ориентировки на меня. Даже если Висам выбрал тактику неразглашения. Остается только ждать.
Перед отъездом шейх решил как-то примирить меня с Кемалем, оттого велел подать ужин в свой шатер. Женщины обычно не делили трапезу с мужчинами, но мне эту честь оказали.
Это было то еще испытание. Приходилось улыбаться, поддерживать разговор и сохранять остатки самообладания под прожигающим взглядом Кемаля.
На пороге вероятного спасения на меня снизошло что-то сродни умиротворению. Я даже не корила себя за то, что темные глаза мужчины смотрят с таким чувством и жаром, что внутри все сладко стонет — отнюдь не от страха.
Шейх Асир не скрывал своего самодовольства. Хотелось рассмеяться ему в лицо: Висам не будет так добр к нему, когда все вскроется, да и я тоже.
Затем снова была шахматная партия. К моему удивлению, Кемаль тоже вызвался сыграть со мной, хоть отец и предупреждал, что обыграю в два счета. Так и случилось, и я испытала что-то сродни радости.
— Это будет единственное поле боя, на котором я дам тебе выигрывать, — шепнул похититель, когда отец вышел прочь отдать распоряжения перед дорогой. — Через час я жду тебя в своем шатре. Примешь ванну, умастишь тело маслом, которое оставлю, распустишь волосы и будешь ждать меня. Если выполнить все условия, я сделаю так, что мы вместе получим удовольствие. Если же решишь играть в строптивую рабыню…
— Не надейся, варвар, — я обозвала нехорошим словом шейха, который даже не озаботился правилами приличия, оставив меня наедине со своим сыном. — Думай сегодняшней ночью о том, что мог бы получить, если бы добился моего расположения цивилизованным путем!
— Газаль, ты опять испытываешь моё терпение! — глаза Кемаля засверкали.
— И что ты сделаешь? Возьмёшь силой? Мы оба знаем, что тебе гордость не позволит. Как бы часто ты не повторял обратное!
— Газаль, чего ты добиваешься? — молодой шейх перехватил мою руку, удерживая запястье. — Разве твоё сердце не стучало сорванным ритмом, когда я целовал тебя? Разве не ответила на мой поцелуй по зову собственного сердца?
— Это неправда, — мои щеки залило краской. — Ты все это придумал! И сердце билось совсем по иной причине!
— Желание побега — название твоему состоянию, я полагаю?
— Да, — осторожно ответила я с чувством надвигающейся беды.
— Я не виню тебя, — кривая улыбка Кемаля совсем мне не понравилась. Он как будто прочитал мои мысли и ждал подходящего времени, чтобы дать об этом знать. — Бутону розы нужно время, чтобы превратиться в красный цветок. Иногда солнце такое ласковое, что это происходит стремительно.
— Самые красивые розы вырастают на благодатной почве, — отпарировала я, смущенная романтикой Кемаля. — В неволе они никогда не распустятся.
— Дай им шанс, — твердо велел Аль Мактум. — Приди сама. По зову своего сердца. К тому, с кем сама хочешь быть. Я не протягиваю руку дважды. Даже женщине, которая владеет моим разумом.
— Я приду от безысходности, а радость… как я могу дать тебе то, чего у меня нет?
— Что ж, придётся дать тебе повод, — Кемаль резко выпрямился и отпустил мою руку. — Я не хотел. Но с тобой просто нельзя по-иному!
Уж при этих словах нехорошее предчувствие буквально выбило меня из колеи, но я не могла поверить, насколько Кемаль предугадал каждый мой шаг. И что самое страшное — у него хватило терпения ничем этого не показать, забавляясь моим неведением! Настоящий шайтан. Я не встречала в своей жизни таких людей, не считая, может быть, только своего отца.
До вечера мой ашур [5] молчал. А тревога сковывала, подобно цепям, лишая сил и самообладания. Солнце склонилось к закату. Шейх Асир отбыл в столицу эмирата. Эмир Песков, как называли главу семьи Аль Мактум на большой земле, так и не захотел мне помочь. Я не вышла с ним попрощаться, понимая, что сорвусь и разрыдаюсь, умоляя забрать с собой.
Следила из окна за прощанием отца и сына. В сердце расцветала пустота. О более серьёзных вещах я попросту старалась не думать. Пусть я проиграла этот поединок — добровольно в шатер Кемаля не пойду. Придётся тащить силой у всех на виду. Пусть молодой шейх после этого собирает свой авторитет по крупицам!
Но Кемаль уже хорошо изучил меня. И нашёл способ сделать так, чтобы пришла я сама.
В небе зажглись первые звезды. Я мерила шагами шатер. Слуги убирали постель эмира, мели полы. Я не знала, стоит ли мне готовиться ко сну, поэтому прислушивалась к каждому звуку. Тревога достигла апогея.
Неожиданно шум раздался за окнами шатра, в поселении. Я бы не обратила на него внимания, не будь так напряжена и не напомни мне это злорадное ликование первую ночь здесь. Даже следы плети заныли, напоминая, что я никогда не буду тут в безопасности.
Бедуины были похожи на древних дикарей. В свете костров, которые не несли особой функции из-за электричества, их танцы были зловещими и пугающими. Что-то должно было произойти. Что-то, на что мне лучше было не смотреть, но я не могла оторвать взгляда от происходящего.
На миг толпа расступилась, но завывания не прекратила. Двое мужчин, в одном из которых я узнала Саида, выволокли на центр площади упирающуюся невысокую фигуру с мешком на голове. Из-за пляски теней я даже не смогла разобрать, кто это — мужчина или женщина. И лишь когда узника швырнули в центр огненного круга, поняла, что это ребенок. Мальчишка примерно одиннадцати лет…
Ничто и никто не могло ударить меня в сердце сильнее, чем то, свидетельницей чему я сейчас стала. Мне не
