Ознакомительная версия.
– У нас дома тоже Рождество празднуют, – сказал Костя. – Только не это, а православное, седьмого января.
Лера тут же рассказала про тетю Киру и дядю Штефана, а заодно про тетину старенькую дачу в Малаховке, куда она ездила летом, а заодно про елочные игрушки, которые остались у них еще с дореволюционных времен.
Потом она водрузила на стол истекающее соком мясо и пригласила Костю:
– Прошу, волшебный гость!
Вино «Киндзмараули» она тоже купила заранее – в винном на Трубной площади, где ради одной бутылки для любимого мужики пропустили ее без очереди.
Костя налил вино в круглые бокалы на тонких ножках и сказал:
– Я хочу выпить за тебя, Лерочка. За то, что ты необыкновенная!
Лера выпила полбокала, ей было так хорошо за своим столом, рядом с Костей, она готова была сидеть так до бесконечности в приглушенном свете двух бра в виде золотых рыбок.
И вдруг, совершенно непонятно почему, она почувствовала смущение. Как будто калейдоскоп повернули, и сразу сложились в другой узор разноцветные стеклышки.
Она словно со стороны взглянула на них с Костей – молодых, любящих друг друга и до сих пор немного друг друга стесняющихся, и вот сейчас сидящих в тишине пустой квартиры…
Можно было сколько угодно играть в полудетский праздник и возиться с салатами и пирогами, но ведь Костя был мужчиной, и он любил ее, и он смотрел на нее сейчас так… Смотрел так, как смотрит влюбленный мужчина на любимую женщину, которая сидит совсем рядом и которую ему каждую минуту хочется обнимать, целовать, прижимать к себе до потемнения в глазах.
Ранние декабрьские сумерки уже сгущались за окном, в комнату вплывала вечерняя синева, смешиваясь с неярким светом ламп. В Лериных светло-карих, янтарных глазах дрожали золотые точки и манили Костю, притягивали, как волшебные омуты…
Он поднялся, поставил бокал на стол. Руки у него слегка дрожали, немного красного вина пролилось на скатерть. Он подошел к Лере, сидящей в кресле у стола, остановился рядом с нею. Потом осторожно, точно впервые, прикоснулся к ее плечам – и снова замер.
Лера подняла на него глаза, прижалась щекой к его животу. Она чувствовала, как дрожит все его тело, она сама задрожала от никогда ей прежде не ведомого волнения, восторга; дыхание у нее занялось, и в глазах потемнело. Весь мир растворился в дрожи Костиных рук, и Лера тоже поднялась со своего кресла, встречая его поцелуй.
– Как будто первый раз тебя целую, – прошептал он – как всегда, не закрывая глаз.
И тут же рука его скользнула по ее груди, нащупывая пуговки светлой праздничной блузки, и дыхание стало таким частым, как никогда прежде, и, не справившись с пуговками, руки его сжали ее грудь под тонкой тканью.
Если бы и саму Леру не захлестнуло той же неодолимой волной, она, может быть, почувствовала бы, что Костя не владеет собою, что весь он отдается сейчас единственному порыву – к ней, к ней, к ее трепещущему телу, к ее полуоткрытым губам. Он так и не закрыл глаз, словно не хотел пропустить ни единого мгновения, когда мог видеть Леру.
Она сама расстегнула пуговки, пока Костя тоже раздевался, путаясь в собственной одежде, торопясь и шепча:
– Сейчас, Лерочка, милая, сейчас…
Неизвестно, кто из них был неопытнее – первые мужчина и женщина друг для друга… Но их так тянуло друг к другу, что этим сглаживалась неопытность, эта тяга подсказывала им, что делать в каждую следующую минуту.
Лера почувствовала на себе Костино тело, почувствовала, как пытается он войти в нее порывистыми толчками – там, внизу, где и она ждала его, раздвигая ноги навстречу.
Она еще не знала, какое оно на самом деле – желание, она и не ощущала его по-настоящему. Только любовь и нежность, только головокружение от каждого Костиного прикосновения. Она рада была бы ему помочь, чувствуя, как он волнуется, как стремится в нее, – но не знала, как это сделать, она и сама не знала…
Но, наверное, интуиции у нее было побольше, чем у Кости, и когда он, задыхаясь от отчаяния, уткнулся лбом ей в плечо – Лера осторожно опустила руку вниз, лодочкой приложила к его напряженной плоти, почувствовала, как волосы щекочут ей ладонь, и прошептала:
– Костя, милый мой, не волнуйся, все хорошо…
И он поверил ей – замер на миг, успокоился, потом снова приподнялся над нею, ища губами ее губы и так же страстно ища этот заветный вход в ее тело.
Лера не знала, еще не чувствовала, хорошо ли ей с ним. Но она любила его, это она чувствовала ясно, и это было главным. Остальное – было больно, быстро, она вообще не успела понять, что же это было – остальное…
Костя задергался, лицо его перекосилось, он вскрикнул:
– А-ах, Лерочка… – и дальше что-то невнятное, стонущее, счастливое.
Потом он затих, время от времени еще вздрагивая и по-прежнему не закрывая глаз. Потом снова припал к Лериному плечу, целуя его и шепча какие-то слова – то ли любви, то ли извинения.
Лера не могла понять, какие чувства наплывают в ней друг на друга. Она и предположить не могла, что их будет так много – чувств. Ведь она просто любила Костю, и отчего же такое смятение?.. Но ей хотелось плакать, и чтобы он утешал ее – хотя почему бы ее надо было утешать, ведь она была счастлива, и при чем здесь слезы?
Но Костя и не утешал ее. Он целовал ее, гладил обеими руками ее волосы, щеки, плечи. И Лера сама тут же забыла о своем странном желании плакать – она снова любила его всепоглощающе, безраздельно, и снова это было единственным чувством, и к нему не примешивалось никакое другое.
Как только оба они немного отошли от так неожиданно подхватившего их порыва, как только легли рядом на диван, – снова повернулись стеклышки в калейдоскопе. То есть, наверное, для Кости повернулись. Лера не заметила на этот раз никакого поворота: она по-прежнему смотрела на него и по-прежнему была с ним счастлива.
А Костя вдруг застыдился своей наготы, набросил рубашку себе на ноги и на живот и тут же покраснел: на рубашке стали проступать розовые пятна. Все это почему-то казалось ему неловким, стыдным, и собственное тело тоже, наверное, стесняло его, хотя ему нечего было стыдиться: Костя не выглядел атлетом, но был пропорционально сложен, кожа у него была чистая и мягкая, и руки мягкие – такие же ласковые, как его взгляд.
И что могло быть стыдного между ними, если в каждом движении была любовь?
Лере странно было, что Костя этого не понимает. Сама-то она не стеснялась его ничуть, она так естественно чувствовала себя с ним, что вообще забыла о стеснении. Она легко встала, сделала несколько шагов к столу, взяла два бокала с недопитым вином и снова вернулась на диван, села рядом с Костей.
– Я тебя люблю, – прошептала она, прикасаясь к Костиным губам. – И теперь я хочу выпить за тебя, такого…
Ознакомительная версия.
