– Сколько убитых? – спрашивает кто-то.
Только это их и интересует. Убитые. Я не отвечаю. Нечего мне с ними разговаривать. Машины не жаль никому. Страховое агентство заплатит безо всяких. Еще и починят ее, я уже видел в гараже машины в куда худшем состоянии, режут их пополам, точно пирог, притаскивают половину от другой машины и сваривают две целых половины – получается новый автомобиль. А в гараже праздник, все стоят и смотрят, как колдуют над этими половинками, красят заново – и новая машина готова. А потом посылают ее на продажу в Тель-Авив.
Я усну тут на насыпи. Зря я дал ему этот кусок железа, да еще и спросил, не взять ли его с собой. Сейчас он шепчет что-то про себя, совсем спятил.
Просит маленькую отвертку…
На тебе маленькую отвертку, только давай двигать отсюда поскорее.
Зачем ему понадобилась маленькая отвертка?
Он начинает осторожно соскребать с железа краску. Совсем обалдел. Надо привести его в чувство. Я еще хлебну с ним горя. Может быть, махнуть в деревню и попросить отца, чтобы вернул меня в школу? Я пропустил всего год.
«Ветка склонилась…»
На что?
Иногда мне хочется умереть…
Кусок черного железа уже не черный, а голубой. Велика важность! Но он уже вроде бы совсем очнулся. Залез на тягач, зовет меня.
Ялла, давай пошевеливайся, чего ты ждешь? Дхил раббак, можно подумать, что это я задерживаю его.
Честное слово, я увольняюсь.
Что это? Она не идет обратно в постель. Что случилось с ней? Сидит на кухне, у пустого стакана из-под кофе, и упускает возможность поспать еще. Мама – совершенно бодрая в два часа ночи. Невозможно поверить. Все лампы в доме горят, папа поехал вызволять Шварци, бедняга, все ради меня. А мама не торопится, не сонная, смотрит на меня понимающе, рассматривает меня, как будто давно не видела. Кладет руку мне на плечо, пробует завязать беседу, улыбается.
Дикая радость охватывает меня.
– Ты разбудила меня посреди сна…
Надо же, ей снятся сны? А почему бы и нет!
– Какой сон? – спрашиваю я осторожно.
– Кошмар какой-то. Я видела тебя во сне. Мне снилась ты.
– Кошмар? Что ты видела?
– Странный сон, путаница какая-то. Как будто мы поехали в далекую страну и ты заболела там.
Вдруг она притягивает меня к себе, обнимает. Мне очень понравился этот сон, в котором я была больна. Я обнимаю ее в ответ. Ее прежний запах. Значит, она не совсем еще бесчувственна.
– Опасная болезнь? – спрашиваю я.
– Нет… – быстро говорит она, скрывает что-то, – да и какое это имеет значение… глупости… Ты не спала, когда директор позвонил?
– Да…
Она медленно разжимает объятия.
– Опять не могла уснуть? Что с тобой происходит?
– Ничего. Просто не могу уснуть.
– Ты влюблена в кого-нибудь? Мама…
– Нет! С чего это вдруг?
– Ни в кого? – Она улыбается милой такой улыбкой. – Не может быть…
– Почему не может быть?
– Потому что в твоем классе есть несколько симпатичных мальчиков.
– Откуда ты знаешь?
– Ведь я вела у вас урок. Видела… Некоторые очень славные.
По ее мнению…
– Кто именно?
– Не помню… просто несколько лиц произвели на меня впечатление.
– Но кто?
Она все еще рассеянно гладит меня.
– Неважно. Я просто так сказала… пошутила. Так что же ты делаешь, когда не спишь, читаешь в кровати?..
– Нет. Брожу, ем что-нибудь, слушаю музыку…
– Музыку? Ночью? А я ничего не слышу. Вы вообще лежите как два мертвеца – даже если взорвут дом, ничего не почувствуете…
– Странно. Днем я не замечаю в тебе особой усталости. Удивительно, как это ты проводишь в одиночестве ночи. Хоть бы я могла обходиться меньшим временем для сна… И не скучно тебе одной в темном доме… время движется так медленно…
Мама…
– Ничего страшного… Иногда, когда выхожу немного погулять на улицу, так даже очень приятно.
– Что???
– То, что слышишь…
– Ты ночью выходишь из дома? С ума сошла? Ты знаешь, что может случиться с девочкой в двенадцать ночи, если она бродит так просто по улицам?..
– В два ночи, не в двенадцать. Уже нет никого…
– Дафи, перестань…
– А что тут такого? Что может случиться? Совершенно тихо, а если что, то есть патрули гражданской обороны… очень симпатичные старички…
– Дафи, хватит, не возражай…
– Что может со мной случиться, я далеко не отхожу. До поворота, где задавило Игала, и обратно…
Она мгновенно побледнела. Рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак… Хочет сказать что-то, но не может произнести ни слова. Надо помочь ей.
– Но ведь вы рассказывали…
– Кто рассказывал? – Она вскакивает.
– Папа.
– Когда он рассказывал? – Она вся пылает.
– Недавно.
Она начинает грызть ногти, страдает. Совсем растерялась. Я продолжаю наивным голосом, наставительно:
– Да и что тут утаивать… почему мне нельзя знать… Папа сказал, что он умер на месте и наверняка не мучился…
Она не отвечает, смотрит на часы, окаменела, не хочет отвечать. Я все испортила.
– Ты думаешь, он мучился? – говорю я мягким, душевным тоном. Иногда я бываю ужасной, нестерпимой, настырной – я знаю.
– Какое это теперь имеет значение… довольно, Дафи…
Она не поддается…
Тишина. Тиканье часов. Такая прозрачная летняя ночь. Во всем доме свет. На столе полно хлебных крошек. Мама, застыв, сидит на своем месте, взгляд отсутствующий, тяжелый, напряжена, словно пружина. Время от времени вглядывается в меня. Милая улыбка исчезла с ее лица. Ночные сверчки. Бедный папа. Поехал с Наимом до самого Лода. Он был такой усталый, не хотел просыпаться, мне просто пришлось вытащить его из кровати.
– Лучше бы его убило, – вырывается у меня тихо, задумчиво.
– Кого?
– Шварци.
– Хватит, Дафи…
– А что такого? Он уже не молодой…
– Перестань, Дафи. Она умоляет…
– Ладно, пусть не убит, лишь тяжело ранен, чтобы пролежал несколько месяцев в больнице…
– Хватит!
– Хорошо, даже без крови, только сотрясение мозга, чтобы был парализован, верхняя часть, чтобы не мог говорить…
И тогда она залепила мне пощечину. Побила меня. Наверно, уже лет семь она меня не трогала. И я успокоилась. Мне стало легче. Щека горит, из глаз текут слезы, но что-то открылось во мне от этого удара, что-то растаяло. Такой несовременный удар-пощечина. Я не двигаюсь, не вскакиваю, лишь медленно провожу рукой по щеке, щупаю, цела ли.
Она же ужасно испугалась из-за этой пощечины, схватила меня за руку, словно боится, что я дам ей сдачи. Наговорила я достаточно – она почти плачет.
– Он исключит меня из школы? – спрашиваю я тихо, ни единым словом не упоминая о пощечине, тихая, спокойная и усталая, такая приятная усталость, усталость перед тем, как засыпаешь.
