Ее лучшие друзья годами, десятилетиями этого не смогли. Не так, как ты.
Вот оно. Полное выражение ярости, которую и она, и Зои питали по отношению к Джею и ко мне. Они обе наблюдали, как их подруги влюблялись в плохих мужчин, не будучи в состоянии ничего с этим поделать.
Я оторвал от нее взгляд, чтобы взглянуть на свои часы.
— Уже почти два сорок пять. Ты знаешь, что это значит?
Ее лицо исказилось в усмешке.
— Что? Время для пыток?
— Каждый день в два сорок пять Рен сидит в глубине своего бельевого шкафа, в самом темном месте дома. Она сидит там ровно пятнадцать минут. Ни больше, ни меньше. Она не плачет. Она не кричит. Она не произносит ни слова. Она просто сидит там. Смотрит. Не двигается.
Я подумал о моей красивой, энергичной женщине, прячущейся в темноте, как будто каждый день она надеялась, что она поглотит ее. Эта мысль терзала меня. Мой кулак сжался, но я оставался неподвижным.
Ясмин побледнела. Она не знала этого маленького лакомого кусочка. Никто из них этого не знал. Рен, моя дорогая Рен была талантлива. Она хорошо играла свою роль. Конечно, подруги видели часть ее страданий. Но они и представить себе не могли, насколько они глубоки.
И Рен не хотела, чтобы они это видели. Она хотела защитить их от этого. Они бы испугались.
Это напугало меня до чертиков.
— Рен сидит в этом шкафу каждый день в это время, — продолжил я, проводя рукой по лицу. — Несмотря ни на что. Если попытаешься вытащить ее оттуда, как я однажды по ошибке сделал, то услышишь крик, который будет преследовать тебя в гребаных снах. Ты увидишь, как она царапает стены ногтями. Ты увидишь правду.
По щекам Ясмин потекли слезы. Я не испытывал угрызений совести из-за того, что был их причиной. Она пришла сюда в поисках чего-то, и я дал это ей.
— Ты увидишь, что никто не сможет вылечить Рен, — покачал я головой. — Она так глубоко внутри себя, что даже мои руки недостаточно сильны или длинны, чтобы вытащить ее. Она единственная, кто может выбраться наружу… Если захочет. Когда она будет в состоянии. Пока это время не придет, я буду жить с ней в этом темном, тихом месте до конца своей гребаной жизни. И я буду там, за гардеробом, ждать, пока она выйдет.
— Два сорок пять, — прошептала она. — Тогда… — Она замолчала.
— Точное время, когда в нее стреляли, — закончил я за нее. — Да.
Ясмин опустилась на стул, признавая свое поражение. Она закрыла голову руками, ее тело сжалось.
Я ничего не сказал, пока она тихо плакала. Это не принесет никакого утешения. Мне нечего ей дать.
Ее покрасневшие глаза нашли мои.
— Как думаешь, она когда-нибудь станет тем человеком, которым была? — спросила она, весь ее гнев исчез. — Как думаешь, есть ли у нее надежда найти дорогу назад?
Я не опустил взгляда.
— Да, — сказал я с уверенностью. — Может быть, с кем-то другим это было бы невозможно, но с Рен у меня есть надежда.
— Извини. — Она вытерла глаза, в которых теперь было меньше враждебности. — Я не буду притворяться, что ты мне нравишься, но я вижу, что ты чувствуешь к ней. То, что ты потерял.
В ее словах слышалась жалость.
Это ранило гораздо глубже, чем ненависть.
— У тебя тоже должна быть надежда, — сказал я ей. — Рен возьмет лопату и выкопает себе дорогу из-под обломков. — Теперь мой голос был холоден. Пренебрежителен.
Ясмин услышала это. Видела, как я отключаюсь. Это был акт самосохранения, а не жестокости.
Она встала, поправляя юбку, посмотрела на меня еще мгновение, затем повернулась на каблуках, оставив меня наедине с мыслями.
Мои мысли были о Рен, сидящей в шкафу и пытающейся раствориться в темноте.
РЕН
Мы с Зои пили вместе. Прощальные напитки.
Я забронировала билет на самолет на следующее утро после отъезда Карсона, используя другое имя, чтобы он не выследил.
Ясмин с нами не было, потому что она работала. И я не сказала ей, что уеду. Зная ее, она приковала бы себя ко мне цепью, пытаясь удержать на одном месте.
Она глубоко заботилась обо мне. Волновалась. Она мягко упомянула, чтобы я пошла к психотерапевту. Я мягко сказала ей, что сейчас не время.
Зои все поняла. Она меня любила. Пролила бы кровь за меня. Но она внимательно наблюдала, позволяя мне принимать решения без осуждения.
Стеллы тоже не было, потому что Стелла беременна.
Она никому из нас не сказала, но мы все знали. Видели. Она была от природы миниатюрной, и ее сиськи стали больше. Кожа светилась, и она не пила спиртное. Это был самый большой знак. Эта сучка любила коктейли.
Я догадалась, что она не сказала нам, потому что еще не сказала Джею. Он и Карсон были глубоко погружены в планирование войны с русскими.
Я узнала об этом от Стеллы, а не от Карсона. Кроме прошлой ночи, я не разговаривала с ним месяцами. Даже несмотря на то, что он был повсюду. Он, бл*дь, спал в машине за моими воротами.
