только права собственности к вам перейдут.
Нервно передергиваю плечами. Мысли потоком льются. А вдруг мне ничего не положено? Я все-таки не в детском доме воспитывалась. Хотя лучше бы так было… – Только сироты, воспитавшиеся в детдоме, имеют право на жилье или есть исключения? – когда уточняю, даже почти дышать забываю.
– Не переживайте, Алена Алексеевна, – успокаивает женщина, смягчив тон. — Все дети-сироты имеют право на жилье, независимо от того, воспитывались они в детском доме или были переданы на попечение родственникам.
– Благодарю.
Выйдя из казенного учреждения, делаю глубокий вдох. Полной грудью прохладный воздух через лёгкие пропускаю и от пронзительного ветра ежусь. Зимой холодно тем, у кого нет тёплых воспоминаний. А у меня есть мой Дима и Сашка! И это то, что мешает замёрзнуть. Щеки от румянца пощипывает, когда кровь к коже приливает. Согревает… Только сейчас понимаю, как же холодно мне прежде было. — Алёна Алексеевна?
Оглядываюсь на водителя. Его ко мне Дима приставил.
Высокий мужчина с хорошо развитой мускулатурой. Короткие темные волосы, почти под «ежик», пронзительные очень внимательные карие глаза.
Конечно, он мало чем похож на простого водителя, но какая разница, если мужу так спокойнее?
Я не против. Встречаюсь взглядом со спокойными, вдумчивыми, карими глазами.
– Сейчас, Миша, – отвожу прядь волос, что ветер настойчиво в лицо бросает. Михаил подходит ближе, обеспокоенно вглядывается в лицо.
— Сказать Дмитрию Александровичу, что мы домой едем?
Приоткрываю рот, чтобы добро дать, но тут же, словно невидимая сила останавливает.
– Нет, Миш, – поспешно останавливаю мужчину, когда тот тянется к карману, но водитель уже вынимает руку с сотовым телефоном. — Надо в одно место съездить.
Сердце грохочет, пытается вырваться из груди, когда вместо домашнего адреса, называю улицу и дом в Варваровке. Этот дом… который еще долгие годы меня в кошмарах преследовать будет. У меня не все документы. Половина у дяди Олега остались. Нет, я не боюсь. К тому же, Михаил рядом будет. Дядьку я уже давно не боюсь. Что взять с пьяницы? А вот призраки прошлого – это как раз то, чего стоит опасаться.
Но я уже давно не маленькая девочка. Надо, значит, надо. Сегодня я поставлю жирную точку во всем. Получу все то, что мне по праву причитается. Бросив взгляд из-под бровей, Михаил, дверь со стороны пассажирского сидения открывает. Скользнув в теплый салон, тут же рукой в сумочку ныряю.
Как только в динамике айфона звук хриплого голоса Димы слышу, сразу же тараторю:
– Дим, только не сердись. Я в Варваровку еду.
Глава 72
Алена
С того момента, как я покинула этот дом, ровным счетом ничего не изменилось. Все тот же овальный журнальный столик, торшер, шкафы на расставленных конических ножках. Для большинства все это - "убожество", "совок", "хлам", которому место на помойке.
Только для меня все это - детство.
Сейчас на все в доме я смотрю другим взглядом – взглядом взрослого человека. Вижу намного глубже, чем оно представлено на поверхности. Интерьер дома – это слепок истории семьи; хранящиеся в нем предметы – памятники семейной истории. Моя семья имела из вещей только самое необходимое и обычное.
Нет у нас ничего, чем можно было бы похвастаться, а если и было, дядька уже давно пропил.
Останавливаюсь посреди гостиной. Обычный советский интерьер в стиле 60-х — с запахом лекарств, желтым потолком, коврами на стенах. Какое же все здесь другое в отличии от нашей с Димой квартиры. И дело даже не в старой мрачной мебели, и не в окрашенных белой потрескавшейся эмалью дверях... В нашем доме царит уют, живет любовь, а здесь – ПУСТОТА.
Дяди Олега нет. Вероятно, как всегда, что-то отмечает с собутыльниками. Им повода и не надо. Почти бесцельно брожу по комнате, пока не останавливаюсь напротив высокого шифоньера на пузатых ножках. Скорее всего, документы здесь. Распахнув створки шкафа, сразу же замечаю небрежно сваленные в самом дальнем углу документы.
Они лежат в хаотичном беспорядке. Раздосадовано вздыхаю. Уголки свидетельства о рождении безобразно помятые. Дядька даже не удосужился уложить все в дешёвый прозрачный файл.
Удостоверившись, что нашла именно то, что искала, прячу нужные листы в сумочку. Аккуратно надавливаю на стеклянную дверцу, только вот она не поддается. Будто что-то мешает. Вскинув глаза, чтобы причину найти, цепляюсь взглядом за желтоватый от времени лист. Он выглядывает в самом вверху на антресолях. Что это? Щурюсь, но разглядеть не могу.
Слишком высоко.
Оглянувшись по сторонам, тянусь к деревянному не очень устойчивому на вид стулу. Как только наступаю на него ногой, раздается неприятный скрип. Прикусив губу, опираюсь раскрытой ладонью на шкаф. Главное - не упасть. Подцепив двумя пальцами листок, аккуратно к себе тяну.
Лица касается легкая тень улыбки.
Открытка! Выцветшая, годов шестидесятых-семидесятых. Протянув руку, дотрагиваюсь до прохладной шероховатой поверхности.
Очень похоже на коробку. Изловчившись, с трудом снимаю ее со шкафа. Руки дрожат. Чувствую почти детское нетерпение. В три счета сажусь на старенький пыльный диван и откидываю картонную крышку. Губы непроизвольно приоткрываются. Как же здорово! С воодушевлением разглядываю многочисленные почтовые открытки. Ух, ты! Здесь даже оказались мои игрушки!
Уже в красках представляю, как Димке буду рассказывать, что случайно нашла кусочек детства - целую коробку бумажных кукол с костюмами. Одежки вырезаны вручную и разрисованы. Тяну за ниточку, вытаскивая со дна коробки стеклянного снеговика, что на елки вешают. Старый какой – послевоенной поры! Бросив взгляд на часы, решаюсь еще покопаться в сокровищнице – поностальгировать.
Уже через мгновение руку ко рту прижимаю.
Сердце в радости заходится. Это же Степка!
Игрушечный медвежонок, с которым я спала, будучи ребенком. Круглая мордашка, пузо с заплаткой, глазки- пуговки. Боже мой! В это мгновение я окунулась в прошлое, в то время, когда утирала слезы этими ушками.
Это был мой первый дружок, которому я рассказывала всякие тайны, а он внимательно слушал. Чувствую себя так, будто шкатулку с самыми дорогими сердцу сокровищами обнаружила. Откладываю мишку в сторону и берусь за стопку писем.
Видно, что
