По крайней мере, с ней остался ее Джефф, у которого глаза Брэнта, хотя все-таки немного не такие, как у него. Глаза ее сыночка излучали любовь, радость, жизнь, и она обязательно позаботится о том, чтобы так было всегда. Из-под прикрытых век медленно начали пробиваться слезы, потому что она плакала вновь, теперь уже спокойнее, но так же безутешно и безостановочно…
Потом, лежа рядом с бассейном, расположенным во внутреннем дворике, подставляя себя солнцу, Ева пыталась думать обо всем только что происшедшем — об этой неожиданной быстрой смене событий, об их причинах, о подробностях. Вскоре она бросила эти попытки, поскольку ее разум был так же расстроен, как и ее тело, и размышления вызывали такую же боль, как и попытки двигаться.
Конечно, Брэнт уже отбыл. Нянька малыша взволновалась (слышала ли она крики Евы, проникшие в дом через эти толстые звуконепроницаемые стены?), но сама Ева ей ничего не пояснила, лишь усмехнувшись с деланным безразличием, и забрала малыша в свою комнату, чтобы он там поспал после полуденного кормления.
Ева снова задавалась вопросом, вернется ли Брэнт, если она позовет его к себе, но ее подсознание так ей ничего и не подсказало.
Она опять размышляла о почти что природной высокомерности Брэнта, о женщинах, которые, конечно же, опять начнут вешаться на него. Она, вздрогнув от неожиданности, вдруг поняла, что все началось из-за женщин, особенно из-за этого имени Сил, вызвавшего ее бесконтрольную ревность. Этого как раз она и не хотела признать — то, что ее заела ревность. Она стала слишком заносчивой, слишком самоуверенной в своем влиянии на него. Может, все-таки он прав и она действительно хотела — сознательно или не осознавая этого, — чтобы он ее трахал, чтобы хотя бы таким способом удостовериться в том, что нужна ему.
Она беспокойно заворочалась, сидя в шезлонге, почувствовав, как саднит все ее тело, но глупо продолжала лежать под лучами полуденного солнца, даже не пытаясь скрыться от них. На запястьях у нее уже проступили малиновые кровоподтеки — что подумает о ней нянька? О, Господи, я, должно быть, мазохистка, думала Ева в то время, как ее все сильнее охватывала сонливость, и она, наконец, заснула.
Она проспала до темноты — этой мгновенной тропической ночи, которая падала на землю черным покрывалом, без периода сумерек. Конечно, в ту ночь она так и не смогла заснуть.
Ее кожа горела, несмотря на то что работал кондиционер. Даже нежные тонкие простыни сейчас казались вытканными из мешковины, а кровать была дьявольски просторной — слишком уж много на ней оставалось свободного места. Ева бесконечно ворочалась, не в силах лечь поудобнее. Звуки, издаваемые невидимыми насекомыми, и визгливое кваканье лягушек за окном будто бы врезались ей в уши, несмотря на толщину стен. Она припомнила, как первое время здесь ее оглушали все эти звуки тропической ночи.
Бросив бесполезные попытки заснуть, Ева зажгла свет и села, потянувшись за накидкой. Надо бы посмотреть, как там Джефф; что-то он до сих пор еще не просыпался и не плакал, прося покормить его. Обычно он просыпался как минимум два раза за ночь, и она, полусонная, слышала, как нянька своим гортанным голосом разговаривает с ним, успокаивая его. Детей было принято баловать здесь, особенно если это были мальчишки, однако Брэнт говорил, что в этом нет ничего плохого, что детям нужно давать максимум любви и что это — самое главное для них впечатление в раннем возрасте.
Пошел к черту этот Брэнт! Она подумала, что он, должно быть, уже в Коломбо, направляется в аэропорт, или находится в каком-нибудь ночном клубе, танцует с Манел, той высокой девушкой-ланкийкой, которая так много внимания уделяла ему на их новоселье.
Тогда она не придала этому особого значения, тот флирт почти позабавил ее, однако сейчас ее охватил сонм самых противоречивых чувств, отчего она еще больше разозлилась на себя.
Ева босиком пошла в комнату малыша, на ходу застегивая халат. С удивлением она заметила, что из-под двери детской пробивается полоска света, и это пробудило в ней смутное беспокойство. Она быстро открыла дверь и зашла внутрь, в изумлении остановившись на пороге.
На коврике лежал на спине Брэнт, подложив подушку малыша себе под голову, а сыночек посапывал, прижавшись к его груди. Ясно, что он отослал няню, и теперь он молча общался с ребенком: они безотрывно смотрели друг на друга своими ясными одинаковыми глазами. Похоже, что бутузику Джеффу было трудновато долго держать головку приподнятой, чтобы смотреть прямо в глаза своему отцу.
— Какого черта ты здесь? Голос Евы прозвучал резко.
— Я понял, что ужасно скучаю по вам обоим. Вот я и вернулся.
Он внимательно изучал ее своим взглядом, и только сейчас она вспомнила, что вся обмазана кремом. Она машинально начала его вбивать в кожу лица, зажмурившись.
— Будь ты проклят, Брэнт! — прошептала она, однако его признание обезоружило ее, и ее последняя реплика прозвучала неубедительно.
— Мне кажется, нам обоим необходимо вытащить на свет Божий все наши боли, даже если при этом мы будем ссориться, — сказала она ему потом, когда они уже лежали вдвоем на кровати.
— Что-то я не уверен насчет необходимости ссор, но все-таки надо нам учиться общаться друг с другом, а когда ты привык все держать в себе, общение затрудняется.
Она подумала, что он уже начал учиться этому. Он так переменился с тех пор. как они познакомились, как она раньше не замечала этого? А она-то сама изменилась?
Слава Богу, что брак — это не что-то застывшее навеки! Просто необходимо работать над собой, чтобы сохранить его. Все время надо учиться, и от этого зависит, умрут или не умрут твои отношения с мужем. Надо все время интересоваться, что творится в душе твоего супруга, никогда не успокаиваясь на достигнутом. Наверное, это и есть новая ипостась любви, потому что если тебе человек неинтересен, значит, ты его не любишь. Неужели так трудно додуматься до этого?
Ева с трудом выговорила, прижавшись к нему:
— Брэнт, я люблю тебя…
Ее голос дрогнул, слова ее прозвучали робко и неуверенно. В последний раз она так говорила Дэвиду, а потом — потом эти три слова она повторяла так часто, что они утратили свой изначальный смысл. Сейчас она, наконец, поняла это. Если ты любишь, осознание этого должно пробуждаться в тебе неожиданно.
Некоторое время он молчал, но она почувствовала, как крепнут его объятья, словно он собирался заключить ее в них навеки.
— Кажется, то же самое я хотел сказать тебе только что. Но некоторые слова мне так трудно произносить…
— Тогда не произноси их. Не надо. Просто покажи это мне…
