Любовь под зонтом - Иринья Коняева

девушку больше всего! — короткие шорты необычного кроя. Ни тебе замызганного халата с невнятным рисунком, ни унылого выражения, ни бурчащих недовольных ноток в голосе стопроцентной совы, поднятой в несусветную рань.

Борька как–то пошутил, что утреннее пробуждение мамы больше напоминает ритуал экзорцизма, и всё, фразочка прочно вошла в обиход семьи. Обычно по утрам мама улыбкой не радовала и щеголяла демоническим настроением, а здесь нате–здрасьте.

— И правильно, лучше не выбиваться из графика. Вы ещё молодые, можете целыми ночами не спать, потом работать весь день, потом гулять. Это в нашем возрасте уже на всё сил не хватает. — Мама подкинула блин в воздух и ловко поймала его сковородой.

Настя завистливо посмотрела на это действо. Они с Маришкой тоже научились переворачивать блины таким макаром, но подкидывали их невысоко, чисто символически. А вот мама, которую, между прочим, учила это делать Настя, притом совсем недавно, швыряла блины неприлично высоко, с молодецким задором и, как казалось, весьма профессионально. И девушка подозревала, что блины с того времени мама печёт впервые. Но у неё получается!

— Вот как ты это делаешь? Я ведь тебе показала один раз! — возмутилась она. — Нет в мире справедливости.

— Ты про блины? Ой, дочь, да чего тут делать? Хоп–хоп и всё. Я попробовала, у меня с первого раза получилось, как ты тогда показала. Потом попробовала, как в тв–шоу, чтобы прямо до потолка. Оказалось, что не сложно, и готовить так весело, мне нравится. Буду теперь всегда так делать, малышарики точно будут в восторге. — Лариса Ивановна достала две тарелки и положила верхние, ещё горячие, блинчики, отнесла на стол. — Расскажи лучше, как приняли Димку твоего.

— Ой, ма, — Настя широко зевнула и поползла в сторону холодильника за сметаной. Хлопнула дверцей, вернулась за стол и только после этого продолжила: — ты ж бабуле звонила по сто раз, сама знаешь.

— Ну, мне интересно, как ты всё восприняла. — Мама хлопотала по кухне, убирая небольшой бардак и сразу подмывая посуду, что снова заставило Настю удивлённо покоситься. Обычно она так делала, а вот мама любила бросить всё как есть. По крайней мере, в последнее время.

— Да нормально приняли, как–то сразу, мне показалось. Дедуля даже не проверял на вшивость, ба ему выговаривала на ночь глядя, мы слышали и ржали. Она–то рассчитывала на развлечение.

Настя говорила медленно, следя за тем, как мама разливает чай, кладёт ей сахар, мешает. Эта забота, такая желанная и уже непривычная, трогала до слёз. Девушке казалось — а быть может, и не казалось! Отчаянно хотелось верить, что не казалось! — что вернулась та, прежняя мама, добрая и ласковая, готовая обнять их всех, защитить, утешить.

— Зайчик, ты чего? — спросила Лариса Ивановна.

Тем самым голосом. Так она говорила, когда встречала её из школы, зарёванную из–за двойки. Так спрашивала, если чувствовала, что случилось что–то непременно важное и ужасно страшное, и это «что–то» требовало разбора на винтики, а дочь — утешения и объятий.

И Настя не выдержала, разрыдалась. Всё было так хорошо! Так по–домашнему, по–прежнему. Будто и не было тех месяцев, когда она обходила маму стороной, пряталась в спальне, сбегала к Маришке с ночёвкой под разными предлогами, лишь бы не находиться здесь, с ней. Когда она шла пешком в дальний магазин, просто чтобы подольше не идти домой. Когда сидела в библиотеке до закрытия или забирала близнецов и сбегала, натуральным образом сбегала от ужасной атмосферы, воцарившейся в их доме.

На вопрос матери ответить Настя не могла. Да и не требовала та ответа — сама поняла, обняла бережно, крепко, прижала к себе дочь.

В крохотной кухне весело болтал диктор радио из приёмника, пахло кофе, ванилином, блинами и рыдали две женщины. И обе они были счастливы. Каждая по–своему и в то же время одинаково. И как прежде они болтали обо всём на свете, делились секретами. Как прежде подшучивали и подначивали. Как прежде ехидничали и вредничали. Но слёз уже не было. Лишь доброе, светлое чувство любви, тёплое и всепроникающее, воодушевляющее.

Когда Дима не выдержал тишины и написал любимой, спрашивая, как прошла встреча с матерью, та вместо ответа просто прибежала к нему домой. Радостная, воздушная, безумно счастливая. И сама бросилась на шею, зацеловала в щёки, нос, лоб, шею. Да куда пришлось!

— Идём к нам! — Настя потянула его за руку в сторону двери и Димка напрягся. После столь бурного проявления чувств он как–то не планировал знакомство с будущей тёщей, а вот соблазнить красавицу–невесту — очень даже. — Сейчас самое удобное время. Идём!

— Я так понимаю, сопротивление бесполезно? — осознал парень очевидное и нервно хохотнул.

— Ага! — задорно подтвердила Настя и подтолкнула уже в спину любимого, застывшего посреди коридора памятником самому себе. — Топай–топай. Она в офигенном настроении, лучшего времени и не придумаешь.

— Боже, как страшно! — выдохнул Димка, но шаг за порог сделал. — Подожди, а цветы, подарки? Надо ведь по–человечески всё делать.

— Нетушки! Мы идём прямо сейчас! — безапелляционным тоном заявила Настя и потащила любимого вниз по лестнице. — Дим, да не парься ты. Мама в настроении. Самое страшное, что могло произойти — это если бы Борьке ты не понравился, а вы с ним закорефанились так, что я до сих пор… Кстати! А ну–ка расскажи, как вы с ним так нашли общий язык.

Настя остановилась прямо на середине лестницы и посмотрела с прищуром, даже руку в бок упёрла, показывая всю свою решимость стоять в данном вопросе до конца. Уже сколько раз он переводил стрелки, не сосчитать.

— Ой, Насть, давай в другой раз, ладушки? Или хотя бы после разговора с мамой, — предложил Дима, но она была непреклонна. Что–то в его тоне показалось ей жутко подозрительным, и от этого желание узнать правду лишь усилилось.

— Только не злись, ладно? — то ли спросил, то ли предостерёг Димка, и Настя сразу же насупилась.

— Колись!

Они пошли к лифту, и пока тот, жужжа мотором и поскрипывая канатами,