— Что должно случиться, чтобы ты мне поверила? Чудо. — Софи была столь же холодна, сколь жарок был Джей. — Вроде этой беременности.
У нее могла кружиться голова, ее могло тошнить, она могла робеть, но она не собиралась позволить ему запугать себя, что он так хорошо умел делать. Резкий запах золы защекотал ноздри, в комнате повисла мертвая тишина. Софи смело взглянула ему в глаза, всей своей гордой осанкой давая понять, что ему не удастся одернуть ее, словно девочку-подростка, больше не удастся.
— Чего ты боишься, Софи? Когда ты, наконец, прекратишь меня избегать и покончишь со всей этой ерундой?
Он поймал ее и развернул к себе лицом. Как бы ни старалась Софи сохранить равновесие, даже такого несильного рывка оказалось достаточно. Колени у нее подогнулись, и, если бы он не поддержал ее, она бы упала.
— Что тебя тревожит? Ребенок? — заглядывая в глаза, Джей обнял ее дрожащие плечи. — Господи, тебе нехорошо.
— Так ты же это знал. Ты ведь сказал Уоллис, что я плохо себя чувствую.
— Я ничего не говорил Уоллис. Иди сюда, сядь, — сказал он, подталкивая ее к дивану, но она не желала идти с ним.
— Софи, ради Христа, перестань меня бояться. — В его голосе слышался гнев — черный гнев. Он поднял ее на руки и понес к дивану. Положив на подушки, схватил за руки и встряхнул. — Ты вредишь ребенку, разве ты этого не понимаешь? — Какая-то одержимость угадывалась в его голосе, потом он отпустил ее.
Слезы брызнули у Софи из глаз. Было очевидно, что он злился на нее, но она не знала, из-за чего. Может быть, он пытался защитить ее, потому что она беременна? Или угрожал причинить ей вред, если она разоблачит его, как предупреждала Маффин?
«Боже мой, — подумала Софи, — я ношу под сердцем ребенка этого человека и не знаю, кто он. Я не знаю, безопасно ли мне находиться с ним в одной комнате».
— Куда ты запропастилась? Софи Сью! Опять спряталась? Лучше бы этим чертовым людям из социальной службы прийти сегодня. Они обещали снять тебя с моей шеи!
Однажды тетка привязала Софи, привязала бельевой веревкой к кухонному стулу, чтобы та не могла спрятаться. Час проходил за часом, руки и ноги у Софи онемели, а тетка бормотала что-то, курила сигареты и швыряла в мойку грязную посуду. Ее звали Труди. Тетушка Труди. Длинная и тощая, как жердь, она весь день хлебала чай со льдом, и Софи всегда подозревала, что она добавляет спиртного в высокий запотевший стакан, потому что к вечеру тетка начинала спотыкаться и разговаривать сама с собой. Но Софи никогда не видела в доме бутылок. Тетушка умела прятать. Все умели.
Тетка никогда не говорила о матери Софи, даже не упоминала ее имени, хотя Софи знала, что ее звали Присциллой. Какие-то обрывки сведений проскальзывали в теткином бормотании, но Софи по большей части пропускала их мимо ушей. Она не желала ничего узнавать о своей матери от Труди, не позволяла ничему разрушить образ той героини волшебной сказки, который создала в своем воображении за все эти годы.
«Что бы ты сейчас сделала, Прис? — подумала Софи, сидя на своей крохотной кухоньке и чувствуя себя такой же связанной по рукам и ногам и такой же беспомощной, как тогда, у тетки. — Как бы ты вышла из положения? Может быть, в свои четырнадцать лет ты была умной и осторожной? Может быть, жизнь — это боль, как говорит Уоллис?»
Софи боролась со страхом и безумием в себе с того момента, как покинула Большой дом. У нее перед глазами неотступно стоял Джей, излучавший угрозу. Даже собственная мать испугалась его. Софи ушла, невзирая на протесты Джея, но бегство, казалось, только усилило страх.
Теперь она была дома, в безопасности, как в игре в пятнашки: добежала до «домика», и никто к ней не прикоснулся. Софи весь вечер убеждала себя в этом. Она уже дважды обошла весь свой дом, проверила все замки на окнах и дверях, убедилась, что все засовы и цепочки закрыты. Блейз неотступно следовал за ней. Но когда все было проверено, все занавески и жалюзи опущены, на нее нахлынуло чувство одиночества.
Она не могла припомнить, когда еще чувствовала себя такой покинутой и одинокой, как сейчас, в этой кухоньке величиной с коробку из-под туфель. Даже когда исчез Джей и Ноя поместили в клинику, оставались люди, которых она любила, которым доверяла и к которым могла обратиться, — семья, потому что она всегда воспринимала Бэбкоков как свою семью. В значительной степени они и были ее семьей — единственной в ее жизни семьей.
Теперь она не доверяла никому. Господи, как это грустно.
— Никому, кроме тебя, Блейз. — Она встала на колени и обняла пса. Пустота внутри была такой невыносимой, что Софи прижалась к собаке всем телом и зарылась лицом в теплую рыжую шерсть. — У меня будет ребенок, — прошептала она, и каким-то чудным образом слова эти, произнесенные вслух и обращенные к ласковому подрагивающему животному, впервые обрели реальный смысл. — Ты можешь в это поверить, Блейз?
Реальность предстоящего события ошеломила ее. Софи отпустила пса и, сидя на корточках, прижала ладони к животу. Сколько же она ждала его, своего собственного ребенка! Тем более ребенка, зачатого от Джея, от любви. Это должно было бы стать самым радостным событием, а вместо этого повергло ее в отчаяние. Ей нужен был друг, и единственным, кого она могла считать другом, оставался Клод.
После того случая с нападением на нее он оставил на ее автоответчике сообщение: она может звонить ему в любое время, он всегда на месте. Софи черпала в Клоде утешение и силы в тяжелый период своей жизни, но он значил для нее гораздо больше, и ей казалось жестокостью втягивать его во все это. Несмотря на страхи, связанные с отцом ее будущего ребенка, было совершенно очевидно, что ее чувство к Джею Бэбкоку не угасло и возвращаться к Клоду она не собирается. Нет, она не имеет права обременять его своими заботами.
Пес ткнулся носом ей в ногу и тихо заскулил, он хотел привлечь ее внимание.
— Нас только двое, Блейз, ты и я, — прошептала Софи.
Она снова поднялась па колени, чтобы почесать пса — он любил это больше всего. Начав с ушей, она машинально взглянула в стеклянную дверцу микроволновой печи, теперь это уже вошло у нее в привычку. Кухонька была такой маленькой, что Софи видела себя в этом «зеркале» отовсюду, где бы ни стояла. На сей раз картинка оказалась неутешительной: красный нос, заплывшие глаза-щелочки. Она скорчила рожицу и шумно шмыгнула носом — Блейзу это показалось ужасно забавным. Он поднял хвост и с восторгом облизал ей лицо.
— Ох, спасибо, что умыл, — сказала Софи, готовая разрыдаться так же, как тогда, в морском домике, после того как они с Джеем предавались любви, — такой несчастной она себя чувствовала, но стоически терпела радостные слюнявые облизывания Блейза, лишь зажмурила глаза, когда он принялся за нее всерьез.
