— Племянник. — Тито наклонился, глядя мне в глаза. — Отдай ее мне. Я позабочусь о ней. Доверься мне. — Он ударил себя в грудь.
Я позволил медикам забрать мою жену, в то время как Тито руководил ими на каждом шагу.
— Я и есть доктор! А теперь послушайте меня!
Тито все время повторял, что есть шанс, что ее пульс слишком слабый, чтобы его можно было обнаружить. Если она достаточно согреется, есть шанс, что она еще выживет.
Шанс. Шанс. Шанс. Жизнь моей жены, моя, зависела от гребаного шанса.
Медики не спорили, но они уже объявили ее мертвой в своих головах.
Они настороженно наблюдали за мной, один из них разглядывал мою татуировку, пока я шел за ними к ожидающей нас скорой помощи. Я отказывался оставлять ее одну. Они подключили мою жену к мониторам внутри и… ничего. Ничего, кроме ровной линии и звука машинного сигнала тревоги.
Последовал контролируемый хаос.
Тито выкрикивал приказы, как солдат на поле боя. Они делали компрессию грудной клетки, в то время как использовали другое согревающее одеяло, чтобы попытаться поднять ее температуру.
— Ничего, — сказал один из санитаров, проверяя мониторы, а затем взглянул на Тито. — Пульса по-прежнему нет.
— Мы продолжаем реанимационные мероприятия! — рявкнул Тито. — Марипоса. Давай, бабочка. Серьезно. Дыши для меня.
Я отвернулся, мое вновь бьющееся сердце умирало тысячью разных смертей при виде этого. Звук машины, которая в панике отключилась, потому что не могла обнаружить жизнь, казалось, эхом отозвался в моей душе.
— Марипоса, — прошептал Тито.
Звук его голоса вырвал из моей груди последний клочок надежды.
— Скажи мне, — попросил я. Я отказывался смотреть на него, потому что не был уверен, что буду делать, когда встречусь с его сочувствующим взглядом. Тон его голоса подтвердил мой худший кошмар. Моя бабочка исчезла.
— Farfalla, — сказал Тито чуть громче. Прошла секунда или две. — Он есть! — почти крикнул он. — Пульс!
Я поднял глаза. Санитар принялся лихорадочно возиться со своей аппаратурой, и, словно наблюдая, как вершина горы пробивает твердую почву, линии начали подниматься, подниматься, подниматься. Ее пульс участился. Даже порез на голове начал кровоточить.
Моя бабочка застонала, а через секунду, когда мы наехали колесом на выбоину, вскрикнула от боли. Затем, не открывая глаз, она сжала мою руку, и вот так я снова ожил, чтобы рассказать о тысяче смертей, и о той единственной жизни, которую мне еще оставалось прожить. С ней.
32
КАПО
5 Месяцев Спустя
Моему сыну было всего несколько часов от роду, но он уже правил нашими мирами.
Он был тем, кого Тито называл чудесным ребенком. Он выжил, несмотря на обстоятельства. Он пошел в свою маму. Она сказала, что он тоже пошел в меня.
У него были густые черные волосы, карие глаза, которые казались достаточно светлыми, чтобы когда-нибудь стать янтарными, и кожа цвета миндаля. У него были широкие плечи, длинные руки и ноги. Он был большим мальчиком.
Марипоса сказала, что у него есть черты моего лица и мое телосложение, но у него нет ни ее носа, ни моих глаз — двух вещей, которыми мы оба хотели, чтобы он обладал. Но между важностью получения определенных черт или наличием силы, необходимой чтобы выжить в этом жестоком мире, я был благодарен небесам, что последнее в нем преобладало над первым.
Один мудрец однажды сказал мне, что мы часто получаем не то, что хотим, а то, что нам нужно.
Когда-то я мечтал стать королем. Когда-то я хотел править всем этим. Не желал, а требовал.
Я получил и то, и другое, но так, как никогда не преполагал, что мне это нужно. Я был королем сердца моей жены и правителем этого мира, который мы создали вместе. Если бы это было в моей власти, у моего сына было бы все, что ему нужно.
Неся его к окну, открывая его, позволяя миланскому солнцу светить на его лицо, я позволил миру впервые увидеть этого новорожденного принца.
Мой сын.
Саверио Лупо Маккиавелло.
Он был новым принцем, но принцем нашего мира. Ему не придется доказывать свою безжалостность, чтобы править. Он только что это сделал. Независимо от его шагов, пути, по которому он пройдет, выбора, который он сделает, у него всегда будет королевство, в которое он сможет вернуться. Безопасное место, куда можно убежать, когда дьявол будет наступать ему на пятки.
— Он такой же красивый, как и его папа.
Я обернулся и увидел, что моя жена пристально смотрит на нас. Она спала, но после одиннадцати часов родов выглядела очень хорошо.… совершенно обновленной. Кем-то, кого я никогда раньше не встречал. Она была мягкой снаружи, достаточно податливой, чтобы родить сына, но ее душа была душой королевы-воительницы. Она была женщиной, которая обрела нерушимую веру, силу, неведомую даже самому сильному мужчине на земле. Ее плоть и кости могли сгибаться, могли ломаться, но ее душа была несгибаемой, несокрушимой.
Только эта женщина показала мне, что я мужчина. Пот все еще покрывал мою кожу и одежду от степени интенсивности всего этого.
— Он тоже будет таким же большим, как его папа. — Марипоса поморщилась. — Он серьезно ранил мою Уни.
Я рассмеялся, а мой сын моргнул, зевая.
— Оставь воспоминания на потом, когда он подрастет, когда ты не захочешь, чтобы он делал что-то, чего ты не хочешь чтобы он делал. — Я пожал плечами. — Дав почувствовать ему вкус вины.
Она улыбнулась усталой улыбкой, но солнце осветило все ее лицо. Она выглядела такой здоровой. Живой. Марипоса похлопала по кровати и раскрыла объятия.
— Ближе. Я хочу, чтобы вы оба были ближе.
Медсестры продолжали приходить, желая забрать его, но мы оба отказывались. После того, что случилось с моей женой, я хотел, чтобы моя семья была как можно ближе ко мне. Шанс отпустить его на несколько часов не стоил того.
Марипоса взяла у меня Саверио, прижала его к своей груди, вдыхая его волосы, как воздух. У него их было так много, что мы могли их расчесывать. Я ухмыльнулся и провел по ним руками, заставляя их встать дыбом.
— Капо, — прошептала она.
Мне потребовалось мгновение, чтобы взглянуть на нее. Было трудно не смотреть на него. Интересно, смогу ли я когда-нибудь остановиться?
— Марипоса, — я наклонился и поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза, но ее лицо не было полностью спокойным. У нее было что-то на уме. — Используй все слова.
Она кивнула. Она открыла глаза. Потеребила одеяло.
— Я собиралась простить его, понимаешь? Бруно. Прямо перед тем, как я ушла под воду. Я чувствовала, что должна была. Но я не могла. Прямо перед тем как я сделала свой последний вдох… Я не смогла. Я могла бы простить его за то, что он убил меня, но не его. — Она прижала Саверио к груди, прижалась губами к его головке. — Я не смогла бы простить ему то, что он убил моего ребенка.
Ее слова были твердыми, но для моих ушей жуткими, как будто ее мать говорила через нее. Мария простила меня, но не простила бы, если бы я причинил боль ее дочери. В мои намерения не входило причинять вред Марипосе — я был полон решимости спасти ее. Поэтому Мария простила меня за то, что я лишил ее жизни без малейшей дрожи в голосе.
Я погладил Марипосу по щеке большим пальцем.
— Ты была создана для этого. Для него. Ты убьешь ради него. Умрешь за него.
— Как и я была создана для тебя, — ее голос был мягким, и она отказывалась смотреть на меня. Моя жена поправила ему волосы. — Ты умер за меня. Ты убивал ради меня. Ты любишь меня, нас, это, за пределами того, что ты можешь понять. Вот почему он здесь, почему он наш, потому что ты любил нас настолько, что пожертвовал всем ради этого момента.
Марипоса посмотрела на меня, встретилась со мной взглядом и коснулась моего горла.
