Поведала бы, что день ее начинался и заканчивался им. Но заканчивался ли? Несколько часов, что удавалось поспать урывками между кормлением, тоже зачастую были наполнены сновидениями о нем. А потом снова — воспоминаниями…
* * *
Ночь была короткой, не уместила всех слез, что просились наружу.
Ева встала и бесшумно отправилась в кухню, мучимая жаждой в пересохшем от беззвучных рыданий горле. Приходилось зажимать рот или утыкаться в подушку, чтобы из терзаемого судорогами тела не вырвалось ни звука. Чтобы ОН не слышал. Как задета и уязвлена девушка его поведением…
Сзади послышался шорох, и она замерла, так и не донеся стакан до губ. А внутри активировалась паническая воронка…
Руслан стоял в паре сантиметров от нее, и его дыхание отчетливо ощущалось на оголенной шее, кожа которой мгновенно покрылась предательскими мурашками.
Ева прикрыла веки, словно в замедленной съемке.
Обними меня, умоляю. Скажи, что ты все еще мой. Прикоснись и развей сомнения, назови их необоснованными и дурацкими… Скажи, что я всё придумала! Скажи. Скажи, что мне приснилась стена между нами. Что ты не ночевал на диване в гостиной…не отстранялся, не закрывался, не выставлял барьеров. Скажи хоть что-нибудь…
Но он просто стоял, опаляя ее своими тяжелыми выдохами, и молчал.
А ей вдруг стало неуютно. Жутко некомфортно оттого, что сейчас будто находится в плену между столешницей и им, выжидая чего-то, что не произойдет. И когда до девушки дошло, что Руслан не хочет притрагиваться к ней, рука сама собой дернулась, и от этого движения часть нетронутой воды пролилась. Затем пальцы дрогнули, вынуждая опустить хрупкое стекло на гранитную поверхность с характерным хлестким стуком.
Сердце внутри заметалось раненым зверем, ищущим спасения подальше от своего мучителя. И Ева резко подалась в сторону, огибая застывшую мужскую фигуру. Сбежала в спальню, тихонько притворив дверь. Тревога драла горло, воспаленные от многочасовых стенаний глаза жгло сухостью, а дрожь в конечностях не проходила.
За окном светало, новый летний день вступал в силу, обещая быть солнечным и ярким. А она мерила беспокойными шагами комнату и истязала сознание вопросом, что же делать… Ах, если бы не сомнение в том, что противна ему, кинулась бы обратно, зажала бы это возмужавшее лицо в ладонях и целовала бы…целовала бы, нагоняя упущенные месяцы… Если бы не чувствовала пульсирующей апатии, исходящей от него… Если бы знала, что не оттолкнет. Ведь именно этого больше всего и боялась — что не нужна больше и сама навяжется.
До пробуждения дочки Ева продолжала мельтешить, покусывая губы, потирая в раздумьях лоб и время от времени останавливаясь посреди спальни на той или иной захватывающей мысли. Склоняла голову набок, потряхивала ею, отрицательно качала. Прикладывала пальцы к пылающим от нервного перевозбуждения щекам. Вдыхала порывисто. Выдыхала с шумом. Анализировала, выискивала верный путь.
Рома прав. И любой адекватный человек принял бы, что после некоторого периода в клетке, выпущенного «зверя» стоит оставить в покое, чтобы вернулись прежние инстинкты и повадки. Она обязана понимать и проявлять терпимость к переменам в нем. Включаться в эмпатию. Руслан отсидел из-за нее срок. Не забывать об этом. Её свобода обернулась его заключением. Быть благодарной за данное благородство.
И Ева пыталась. Честно пыталась.
Глотала слезы оттого, что их общение ограничивается дежурными бытовыми фразами. Стискивала зубы из-за его ночных променадов и возвращений ближе к утру. Поджимала губы, ощущая, насколько велико теперь расстояние между ними.
Кого следует обвинять в сложившейся ситуации? Какой в этом смысл, если больше всего на свете хочется прижаться к мужской груди и вслушиваться в размеренный стук сердца. Которое билось о ней. Раньше.
Друзья и родные разводили руками, видя, что между ними есть некое напряжение. И все списывали это на состояние Руслана, который еще не адаптировался. Еве желали терпения и сил. Все так же приходили, проводили вечера, смеялись, шутили. Иногда он включался, чаще — сидел в другом измерении с отрешенным видом.
Время. Нужно время. Каждый твердил это.
Жизнь продолжала течь своим чередом, сменяя июнь на июль, в середине которого была запланирована еще одна выставка фотографий Руслана. Над его имиджем и популярностью проводилась колоссальная работа вот уже восьмой месяц. Специалисты собранной команды продолжали трудиться, чтобы к назначенной дате — концу августа — созданный с нуля бренд начал приносить плоды. Предполагалось, что к данному рубежу герой сей истории придет в себя. Но Ева сомневалась. С таким-то настроем и темпами…
Кажется, ее инициатива даже разозлила мужчину.
И чем дальше — тем сильнее у девушки опускались руки. Предпринятые попытки уладить недопонимания успехом не увенчивались. Стоило ей наедине с ним сделать хотя бы мизерное движение навстречу, моментально получала в ответ холод. А еще…малышка так и не приняла отца, реагируя так же бурно.
Они будто находились в общежитии, каждый в своей комнате. В своем мире. Чужие на расстоянии нескольких метров. Самое странное, что, когда Руслан был далеко, она чувствовала его близость. Может, придумала…
— Ты же пойдешь на выставку вечером? — решилась задать вопрос, удерживая рвущуюся на улицу Богдану.
Он, продолжая отжиматься, на секунду вскинул голову, полоснув по ней мимолетным взглядом. Безразличие в нем было настолько ледяным, что парадоксально обожгло ее. Не дождавшись ответа, Ева вывела ребенка на прогулку, находясь под впечатлением и, будто пришибленная, постоянно теряла связь с действительностью, поражаясь тому, что между ними происходит. И куда они идут.
Поэтому на обратном пути, будучи в мрачной прострации, не сразу сообразила, что у подъезда ей пытаются помочь. Обогнула человека и только после очередного окрика узнала Костю. Его светло-зеленые глаза искрились весельем, на этот раз Богдана с большим удовольствием разделила настроение парня и даже напросилась ему на руки. Так что, они поменялись ролями, и коляску на этот раз поднимала девушка.
Сцена полуторамесячной давности повторилась. После неохотного приветствия Руслан одарил гостя таким красноречивым раздраженно-предостерегающим взором, что Еве стало не по себе. А потом весьма неожиданно вырвал малышку из рук соседа, дав начало необратимому процессу.
Богдана тут же разрыдалась, впав в истерику. Шокированная Ева подхватила дочь, извинилась перед Костей и двинулась в спальню, пылая от гнева…
— Могла бы сказать, я бы сам помог… — выдал Руслан, войдя следом.
— Правда? Сказать? Теперь…так? Чтобы ты что-то сделал, мне нужно на это указать?
Утешая испугавшуюся кроху, продолжающую плакать, Ева пружинила на месте, моля себя не терять самообладания в эту секунду.
— Ева…
— Руслан? — девушка повернулась к нему, приподняв бровь, и успела заметить, как он дернулся от обращения. — Спасибо, мне не нужна такая помощь, переходящая в обязательство. Наверняка там, где ты проводишь свои ночи, по достоинству оценят твой потенциал.
— А ты оцениваешь потенциал соседей в это время?
Оскорбившись до глубины души намеком в его голосе, сощурившись, Ева внезапно выплюнула то, чего при иных обстоятельствах никогда бы не позволила:
— Представь себе. Когда рядом нет мужчины, приходится довольствоваться теми же соседями.
Миссия провалена. О какой выдержке может идти речь, если ее выворачивает наизнанку от мысли, что он с другими… Ревность, обида, непонимание — тупик, в котором она оказалась, бездарно колотя по нерушимой стене. Почему нельзя поговорить? Зачем закрываться и избегать друг друга? После всего, что пережили!
Руслан замер в ярости.
Ева…тоже. Цепной реакцией.
Богдана продолжала рыдать.
И всего на короткий ничтожный миг девушка забылась, позволив себе насладиться любимыми глазами, взирающими на нее с угрозой.
И отвернулась. Резко.
— Хочешь помочь? — подавленно, обреченно, блекло. — Не подведи всех, кто старался ради тебя. Сходи на эту выставку. Взгляни на арендованное помещение. Прекрати игнорировать свершившееся. Выказывать мальчишескую гордость.
