Ознакомительная версия.
И последний на удачу.
– Шесть, – хрипло, полузадушенно шепчет Ана.
Я роняю ремень, полностью отдавшись сладкой эйфории наслаждения. Точно пьяный, нечем дышать; наконец-то насытился! Жажда крови, боли и криков удовлетворена, и по венам разлетается наслаждение – самый острый наркотик из всех возможных. Ой, девочка моя, прекрасная, униженная и поверженная моя девочка! Твои руки дрожат, твой мир распадается на части, сейчас ты чувствуешь мою власть, как никогда. Боль все делает настоящим, куда более реальным, чем пустое соглашение на бумаге. Боль станет навечно частью тебя. Но сейчас я хочу зацеловать каждый дюйм твоей кожи. Получилось! Как я и хотел. Я раскрываю объятия, притягиваю ее к себе.
– Пусти. Не надо… – Она вырывается, отталкивает меня, сопротивляется, точно разъяренная кошка. Шипит: – Не трогай меня!
Лицо у нее в красных пятнах, заплаканное, в носу шмыгает, темные волосы перепутались, но эта девушка еще никогда не выглядела столь прекрасной… и в то же время злющей.
Ее гнев окатывает меня приливной волной.
Бесится. По-настоящему…
Ладно, про злость я не подумал. Я вообще ни о чем не думал, желая только разрушать и унижать. Эти моменты… наивысшая точка безумия, полное забытье. Маньяк. Псих. Почему Ана смотрит на меня с ненавистью? Никто никогда не смотрел на меня такими полными обиды глазами.
Дай ей прийти в себя. Сейчас накатят эндорфины.
Она размазывает слезы по лицу.
– И вот такое тебе нравится? Я в таком виде?!
Утирает сопли рукавом халата.
Моя эйфория сразу же тает. Я ничего не понимаю, я бессилен, полностью парализован ее яростью. Слезы мне понятны и знакомы, а вот злость… отзывается где-то внутри меня, и даже думать не хочется…
Не суйся туда, Грей.
Почему она меня не остановила? Не воспользовалась стоп-словом? Она заслуживала наказания. Убегала от меня. Закатывала глаза.
Вот что последует, если ты не будешь меня слушаться, девочка.
Она злится. Голубые глаза распахнуты широко и ясно, и в них – только боль, ярость и внезапное, леденящее прозрение.
Черт. Что я натворил?
Приходит отрезвление.
Я совершенно растерян, я будто на краю глубокой пропасти, отчаянно пытаюсь подобрать слова, чтобы все исправить, но в голове у меня пусто.
– Какая же ты сволочь, – шипит Ана.
Я задыхаюсь, как будто это она хлестнула меня ремнем… Дерьмо!
Она увидела меня насквозь.
Увидела чудовище.
– Ана, – шепотом умоляю я. Пусть она перестанет. Я хочу обнять ее, забрать ее боль. Пусть выплачется у меня на руках.
– Не смей называть меня Аной! Сперва разберись с дерьмом в своей душе! – рявкает она и уходит прочь, тихо закрыв за собой дверь. Я ошеломленно смотрю ей вслед, слова звенят в ушах.
Какая же ты сволочь.
От меня еще никто в жизни так не уходил. Какого черта? Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь объяснить себе ее реакцию – и свою собственную. Пусть идет. Я не сержусь… Поднимаю ремень с пола, подхожу и вешаю его на крючок на стене. Один из лучших моментов в моей жизни. Всего минуту назад мне было так легко, все сомнения, разделявшие нас, разрешились…
Теперь она знает, как оно, и можно двигаться дальше. Я предупреждал. Таким, как я, нравится причинять боль.
Но только тем женщинам, которые сами такое любят.
Мне все больше не по себе.
Перед глазами снова непрошеным образом встает ее лицо – испуганное, обиженное. Мне не по себе. Я привык к женским слезам, я такой.
Но Ана?
Опускаюсь на пол, прислоняюсь затылком к стене, роняю руки на колени. Пусть выплачется. Ей станет легче. У женщин так и бывает, по моему опыту. Надо дать ей побыть одной, потом пойти за ней и предложить заботу и внимание. Она не воспользовалась стоп-словом. Сама меня попросила. Хотела попробовать, как всегда, любопытство пересилило. Пробуждение оказалось грубоватым, вот и все.
Какая же ты сволочь.
Закрываю глаза и невесело улыбаюсь. Да, Ана, да, я такой, и теперь ты об этом знаешь. Теперь можно продолжить наши отношения… Подписать соглашение. Или что там у нас?
Эти мысли не утешают, тревога растет. Как она затравленно смотрела на меня, как зло, обвиняюще, презрительно сверкала глазами… увидела меня насквозь. Чудовище.
Вспоминается Флинн: «Не концентрируйтесь на негативе, Кристиан, вам необходимо принимать себя таким, какой вы есть. Вы – вовсе не чудовище, просто, когда с детьми обращаются плохо, они всегда обвиняют в этом себя. Так уж они устроены».
Снова закрываю глаза и вижу измученное лицо Аны.
Какой же я дурак.
Все произошло слишком быстро. Слишком, слишком быстро.
Черт.
Я ее успокою.
Да, пусть проплачется, потом успокою.
Я разозлился, что она от меня убегала. Зачем она так? Дьявол. Она настолько не похожа на всех прочих женщин… Конечно, и реагирует она совсем по-другому.
Нужно пойти к ней, обнять… Мы это преодолеем. Интересно, где она сейчас?
Дерьмо!
Меня охватывает страх. А вдруг она ушла? Нет, не может быть. Вскакиваю на ноги и выбегаю из комнаты, вниз, в гостиную. Там ее нет… легла в постель? Врываюсь к себе в спальню.
Постель пуста.
Меня охватывает настоящая тревога. Нет, не могла она уйти! Наверх! Она, должно быть, в своей комнате! Бегу, перепрыгивая через три ступеньки разом, останавливаюсь, запыхавшись, у ее двери. Она там, плачет.
Ох, слава богу!
С огромным облегчением заглядываю в комнату. Не уходи. Эта мысль нестерпима.
Конечно, ей просто нужно выплакаться.
Делаю вдох, силясь успокоиться, и иду в ванную комнату рядом с игровой – за кремом с арникой. Прихватив таблетку обезболивающего и стакан воды, возвращаюсь в ее комнату.
Внутри по-прежнему темно, хотя на горизонте розовеет занимающийся рассвет… не сразу вижу мою прекрасную девочку. Она свернулась комочком поперек кровати, маленькая и беззащитная, и тихонько всхлипывает. Ее слезы рвут меня на части, выбивают почву из-под ног. Мои нижние никогда меня не трогали, даже когда орали в голос. Не понимаю, отчего я так растерян? Кладу на столик крем, таблетку, ставлю стакан с водой, сам залезаю под одеяло и касаюсь Аны. Она замирает, все тело словно кричит «Не трогай меня!». Все наперекосяк.
– Шшш, – шепчу я, безуспешно силясь унять ее слезы, успокоить.
Она не откликается. Застыла, неподатливая, напряженная.
– Не противься, Ана, прошу тебя.
Она чуть поддается, позволяет мне ее обнять, и я зарываюсь лицом в чудесно пахнущую копну волос. Она всегда такая сладкая и так успокоительно воздействует на мои нервы. Я ласково целую ее в шею.
– Не злись, – шепчу, прижимаясь губами к ее горлу, пробуя ее на вкус.
Ана молчит, но слезы постепенно сменяются тихими всхлипами и шмыганьем. Наконец она затихает. Должно быть, уснула. Я не решаюсь проверить, боюсь ее потревожить. Ну, хотя бы немного успокоилась.
Уже рассвело; снаружи все светлее, в комнату заглядывает утреннее солнце. А мы лежим все так же тихо. Я обнимаю свою девочку, отмечаю, как меняется освещение, а сам мыслями далеко… Даже не помню, чтобы я просто лежал вот так, думал о всякой всячине и никуда не спешил. Это приятно, можно обдумать планы на остаток дня. Может, показать ей «Грейс»?
Точно. Пройдемся под парусом.
Если она не откажется с тобой разговаривать, Грей.
Ана чуть дергает ногой; похоже, проснулась.
– Я принес тебе таблетку и крем с арникой.
Наконец она меня слышит, поворачивается лицом.
С болью смотрит мне в глаза, настойчиво, вопрошающе. Рассматривает меня долго-долго, словно в первый раз. Под этим взглядом мне неуютно, ведь я, как обычно, не понимаю, о чем она думает, что видит. Зато она спокойна, и меня это хоть как-то успокаивает. Может, день сложится и неплохо.
Ана гладит меня по щеке, щекотно проводит пальцами по подбородку, по шее. Я закрываю глаза и стараюсь прочувствовать ее прикосновение. Ощущение по-прежнему в новинку – невинные пальцы трогают меня, ласково гладят по лицу, и мне это нравится; тьма не шелохнется. Я не возражаю против прикосновений к лицу… или к волосам.
– Прости, – тихо говорит она.
Как странно. Извиняется – передо мной?
– За что?
– За то, что я сказала.
Меня охватывает безудержная волна облегчения. К тому же сказанные в гневе слова были правдивы – я действительно сволочь.
– Ты не сказала мне ничего нового. – И впервые за много лет я вдруг сам извиняюсь. – Прости, что сделал тебе больно.
Она смущенно улыбается. Я получил передышку. Все нормально. Какое облегчение.
Ознакомительная версия.
