— Пустые тревоги, Сети, — сказал фараон, отходя от террасы. — У Кемета остается Асенат и мой Райя, и я смирюсь, коль на них пал выбор Великого Пта. А ты, ты поддержишь выбор любой дочери, когда придет время.
Братья разошлись, не сказав друг другу больше ни слова. От них уже ничего не зависело. Однако разлив Великой Реки принес не только плодородный ил, но и наградил царицу утренней слабостью. Фараон теперь поднимался на крышу один, пока прислужницы приводили Нен-Нуфер в чувства. Завтрак его стал скромен, потому что пустующее кресло царицы дарило горечь самому сладкому финику. Он и сам начал испытывать приступы тошноты и спешил запить водой вставший в горле горький ком.
Теперь Райя и Асенат приходили к царскому пруду, когда у Нен-Нуфер были силы говорить. Днем она все чаще удалялась в свои покои, и Никотриса являлась туда с опахалом, отослав прислужниц. Они почти не говорили, но молчание не тяготило двух цариц, и Никотриса второй после фараона прикоснулась к округлившемуся животу Нен-Нуфер, с таким же нетерпением ожидая первых толчков, как и будущая мать. А Асенат теперь чувствовала превосходство над наставницей, рассказывая ей про беременности матери, и в эти минуты Райя брал самый тяжелый камень и швырял в пруд, желая вернуть внимание Нен-Нуфер к уроку.
Ти часто стояла подле покоев дочери, боясь войти, хотя Никотриса пару раз хватала ее за руку и чуть ли не силой тащила за собой. Но Ти не шла, пока однажды Нен-Нуфер сама не вышла к ней навстречу. Ливийка не сумела отвернуться. Она простерла руки, и Нен-Нуфер тотчас бросилась к ней на грудь. И кто плакал громче, мать с дочерью, или стоящая позади них Никотриса, знала одна лишь чуткая Хатор. Теперь мать и сестра сидели по обе стороны от кресла царицы, пытаясь нащупать сквозь истончившуюся кожу живота ручки и ножки наследника.
— А если это будет дочь? — внесла сомнение в уверенность обеих цариц Ти.
— Тогда, — поспешила ответить Никотриса, — Нен-Нуфер отдаст девочку мне и родит сына.
— Я отдам тебе и сына, — вдруг глухо ответила Нен-Нуфер.
— Прекрати! — вскочила Никотриса. — Жена Сети, поговаривают, уже беременна пятым, хотя не знаю, когда он успевает навещать ее с детьми, он ведь не отходит от Асенат и на минуту, словно он не отец, а ревнивый любовник!
Нен-Нуфер опустила ладонь поверх проступившего через тонкий лен пупка:
— Но если так будет угодно Хатор, ты ведь полюбишь моего сына, как своего?
— Прекрати! — уже кричала Никотриса. — Прекрати говорить глупости!
— Это не глупости, — послышался тихий голос Ти. — Это обычные страхи женщины, но я верю, что все будет хорошо.
— Все будет так, как пожелают Боги, — прошептала Нен-Нуфер и пожелала остаться одна, чтобы подремать. Однако только лишь мать с сестрой ушли, Нен- Нуфер сразу покинула покои с желанием отыскать Рамери, но вместо него ей попался Кекемур.
Он склонился перед ней, и она тихо сказала:
— Мир тебе, мой спаситель!
Она впервые виделась с ним наедине после встречи на рыночной площади.
— Я к твоим услугам, царица.
Он не поднимал глаз.
— Свободен ли ты покинуть дворец, чтобы исполнить мою просьбу?
— Как будет угодно царице.
— Передай это Пентауру, — Нен-Нуфер протянула стражнику ожерелье с лотосами, подаренное женой Амени. — И ничего говорить не надо.
Кекемур снова поклонился.
— Должен ли я сообщить тебе, что исполнил просьбу?
Теперь он поднял глаза, на мгновение задержав взгляд на большом животе.
— Не надо. Я знаю, что ты ревностно исполнишь просьбу, и так же знаю, что Пентаур ничего не передаст тебе для меня. Ступай с миром!
Нен-Нуфер вернулась к себе и, опустившись в кресло, склонилась к окаменевшему животу. Схватки с каждым разом становились все болезненнее и болезненнее, хотя у нее оставалось еще целых два месяца радости единения с Божественным супругом, а потом долгое ожидание его нисхождения в загробный мир. Быть может, фараон Менес не оставит ее одну в эти годы, и они вместе будут следить за подрастающим наследником Кемета — Никотриса подарит ему нерастраченную материнскую любовь, а Пентаур даст необходимые знания, чтобы будущий фараон не ввергнул Кемет в хаос.
Она так и уснула в кресле, и прислужницам пришлось растирать затекшее тело прежде, чем облачить царицу к ужину. На стол подавали мало, потому что царица к вечеру едва прикасалась к еде, а фараон после целого дня разлуки готов был пожертвовать трапезой, чтобы скорее припасть ухом к огромному животу. Они могли часами лежать в полной тишине, ловя каждое движение ребенка. Фараон без устали целовал живот жены, забывая про потемневшие соски и высушенные ожиданием поцелуев губы, а потом, спохватившись, зарывался носом между лопаток жены и прижимался к трепещущему телу, чтобы утолить взаимную страсть.
И чем ближе была разлука, тем слаще были их поцелуи, и в эти минуты Нен-Нуфер восхищалась мужеством супруга, ни жестом, ни словом даже в минуты безумного экстаза не выдавшего ей тайну страшного пророчества, и тогда она ругала себя за слабость, ведь всякий день, возвращаясь после завтрака в свои покои, она плакала, но совсем беззвучно, чтобы не взволновать внимательную Никотрису. Та уже собрала в ларец самоцветы и каждое утро вынимала по камню, считая дни до родов.
Во дворце не было никого на сносях, потому родильня стояла пустой, и Никотриса собственноручно каждое утро поднимала на единственном окне тростниковую занавеску, чтобы пустить свет и воздух, а вечером опускала, вознося молитву к Таверет. Это дарило успокоение растревоженной странными словами Нен-Нуфер душе. После родов они проведут здесь вместе две недели, прежде чем отцу будет позволено взглянуть на ребенка. Две недели она сама будет носить младенца на руках, не позволяя делать это даже Ти, которая тоже не отойдет от дочери, а потом, потом фараон покажет придворным сына, и молодой матери наконец будет дозволено покинуть этот покой. Она не допустит сюда Асенат — только она и Ти имеют право на этого ребенка в первые дни его жизни. Только она…
В тот день Нен-Нуфер отпустила детей много раньше обычного и чуть ли не бегом вернулась в свои покои, где, как всегда нетерпеливо дожидались ее прихода мать и сестра, но она попросила их уйти, сославшись на невероятную слабость. Нен- Нуфер отпустила и всех прислужниц, чтобы никто не видел с какой жадностью она поглощает воду и сладкие финики. Фараон утром ускользнул совсем тихо, позволив ей спокойно доспать утренние часы, хотя она и просила его взять ее с собой для прочтения гимна. Весь вечер он играл с появляющимися то с одной стороны живота локтями ребенка, то с другой, но вот уже почти десять часов она не чувствовала ни одного шевеления, хотя насчитала с дюжину привычных схваток. Обычно, когда с живота спадало окаменение, ребенок устраивал невероятные танцы. Нен-Нуфер прилегла на бок, надеясь, что хотя бы любимое сладкое кушанье разбудит его. Нет, живот оставался тяжелым и неподвижным и только сильнее тянул вниз. Она встала и вновь, позабыв про тяжесть и боль в спине, побежала по длинным переходам дворца в надежде отыскать Кекемура, но в этот раз ей попался Рамери. Она спросила о Его Святейшестве. Фараон только что отпустил всех и по обыкновению отдыхал перед ужином на террасе.
— Передай энсеби, чтобы он немедленно пришел в спальню. Я жду его.
Рамери поклонился. Нен-Нуфер насчитала десять ударов его босых ног по плитам коридора и бросилась в покои фараона. Там еще не было накрыто к ужину, но она приказала всем уйти и не приближаться к дверям, даже если сам фараон будет их звать.
— Даже если энсеби будет звать, — повторила Нен-Нуфер медленно для растерянной прислужницы. Фараон шел слишком долго, или же теперь просто каждая минута казалась ей вечностью.
— Отчего здесь так тихо, моя царица? — улыбнулся он, задергивая полог. — Ты знаешь мое нетерпение видеть вас обоих, но ты никогда не проявляла такой настойчивости, чтобы самой посылать за мной.
Он раскрыл объятья, но получил по рукам.
— Здесь некого обнимать. Больше некого.
