Оплата карточкой? Наличными? Какие сигареты? Эти?
— Да, — отвечает покупатель, стоящий впереди меня. — С фильтром, — и называет ходовую марку.
Женская рука прикасается к тетрапаку, проносит коробку через сканер и, никуда не торопясь, откладывает в сторону проведенный товар. Мягкие движения, приятный голос и белая коса, раскачивающаяся у меня перед глазами. Какой-то здоровяк склоняется над неопытным кассиром, что-то говорит, тычет пальцем в экран компьютера, затем вставляет ключ и открывает счет:
— Удаляем лишнее. Вот так…
«АСЯ» — прочитываю имя, указанное на белоснежном бейджике, прицепленном на левой стороне груди, и застываю ошалелым взглядом на испуганном лице той, чье имя я запомнил, блядь, с большим трудом.
— Тысяча семьсот двадцать, — парень сообщает сумму покупателю, залезшему рукой в карман за пластиковой картой. — По терминалу? Бесконтактно? Отлично. Вводи сумму, Ася. Ася? Ася, что с тобой?
Увидела? Узнала? Поняла? Всё… Всё… Всё прочитала?
Не дождавшись ответа, более опытный торгаш заканчивает с обслуживанием клиента, уже задравшегося нерасторопной бабой, и, пожелав хорошего дня, со стандартной фразой обращается ко мне.
— Пакет? — он смотрит мне в глаза, а ладонь укладывает на ее плечо. — Все хорошо? — шепчет Асе в ухо. — Не волнуйся. У тебя выходит. Сегодня намного лучше.
Вот же дрянь!
— Да, — сглотнув, она как будто отмирает от парализующей ее системы спячки. — Добрый день, — здоровается и тут же опускает голову.
Она перебирает весь товар, со мной не контактируя взглядом. Не смотрит, потому что стыдно? Не говорит, потому что нечего сказать? Не слышит, потому что тугоуха? Не догоняет, потому что…
Моя жена — тупая сука!
— Четыре тысячи пятнадцать рублей. Карта или наличные? — долдонит хрен, чьи пальцы по-прежнему сжимают хрупкое плечо.
Кольцо? А где ее кольцо? Не обращаю внимания на слова урода, зато таращусь на безымянный правый палец, на котором нет того, что я ей дал два с лишним месяца назад.
— Карта, — хриплю и смаргиваю. — Пять минут! Я жду в машине.
— Костя…
— Э-э-э, — недоумевает наглый член. — Прошу прощения. Все нормально?
— Пять минут, — повторяю, прикладывая карту к терминалу. — Сына не забудь…
«Чего бабам в жизни не хватает?» — откинувшись на подголовник водительского кресла, слепо пялюсь в потолок, потроша зубами фильтр незакуренной сигареты. Любви? На хрен надо. Что толку от бесконечного обмана, лести и подлизывания в районе ануса у какого-нибудь еб. ана? Денег? Мало, что ли, дал? Внимания? Задрал отлучками и бесконечными командировками? Чего ей надо, а?
Она стоит на выходе и не торопится идти к машине. Боится? Не решается? Мне, что ли, подбежать? Даю сигнал и смаргиваю фарами. Теперь вдруг закрывает рот и давится слезами, которые никак не удается выпустить из наглых синих глаз.
— Ну же! — прикладываю пальцы о торпеду. — Где Тимофей? — не вижу малыша: ни на груди, ни в переноске. — Где мой сын, сука? — запускаю двигатель, мягко трогаюсь с места и качусь неторопливо к ней, гребу почти ползком.
Специально заблокировав все двери, я терпеливо жду, когда она к ним подойдет. Не поднимая головы, дрянь дергает рычаг на ручке и вынужденно отступает.
«Костя, пожалуйста» — вижу, как двигаются ее губы и суетятся пальцы.
— Где сын? — рычу, рассматривая сжатую фигуру возле пассажирской двери. — Иди назад, — глухо заклинаю, чтобы отошла. — Не догоняешь, дрянь? — все-таки снимаю блокировку и отворачиваюсь, не желая видеть то, что она намерена теперь мне показать.
Она распахивает дверь, громко дышит, но молчит, испепеляя мой затылок наглым взглядом.
— Скажи, что это ошибка, Юля! Просто сон! — шепчу в стекло водительской двери. — Убеди, заверь и поклянись, что это мне привиделось. Типа я нажрался и не смог отличить реальность от бредятины, в которой ты сидишь на кассе супермаркета в обнимку с мудаком, у которого на тебя стоит крюком. Юля-я-я-я!
— Костя…
— В машину! Сколько можно ждать? Работница, блядь. Где Тимофей?
Опять воняет страхом. Все тело бздит и источает мерзкий запах.
— Видимо, с Галиной больше нет проблем? Угу? Когда тебе необходимо и удобно, то чужая тётя вполне способна присмотреть за маленьким ребёнком. Юля! — прикрыв глаза, шиплю. — Начинай оправдываться, ибо самое время. Ты меня слышишь? — обращаю к ней свое лицо, искореженное яростью и диким гневом.
— Да, — она глотает слюни, вжимаясь в угол двери.
— Чего тебе не достает? Давай-ка проясним один момент раз и навсегда. Итак, что тебе для счастья надо? Чего ты хочешь? Что вообще не так, что стоит, видимо, пересмотреть, о чем забыть, на что настроиться, что дать, где бросить, как поднакопить? Денег хочешь больше? Ха! Кассирша, да? Ты с трудом владеешь карточкой, ни хрена не шаришь в технике, а твоя зачумленность нечёсанной девки поистине способна довести уродов до греха. Это кто? — указываю на козла, мечущегося на выходе из супермаркета.
— Денис, — еле слышно отвечает.
— Насрать на имя! Кто он?
— Мой куратор.
Торгаш с безжизненными рыбьими глазами?
— Ремень! — кивком указываю на свое подрагивающее левое плечо. — Время отвечать. Начинай, иначе…
Иначе я за себя не ручаюсь! Сегодня, по всей видимости, никому не повезло…
Что это вообще за место? Сколько здесь живу, но подобного гетто не припомню: типовые бетонные коробки, играющие в растущие, как на дрожжах, панельные новостройки; пластиковые детские площадки, лавки, забитые задницами местных бабок, и надоедливый народ, шныряющий туда-сюда, будто от безделья мается.
Четвертый… Пятый… Шестой… Седьмой… Восьмой… Девятый! Она выходит из кабины лифта, а я за ней иду. Обитые дерматином двери и древние звонки, на один из которых она надавливает пальцем, погружая кнопку внутрь, в пластиковую глубину, а после делает несколько шагов назад, отходя подальше, освобождая пространство для полотна, которое в противоречие всем законам жанра открывается в общий коридор, едва не задевая женский нос.
— Добрый день, Алина Семеновна, — гундосит, приветствуя невысокую каргу, держащую в руках Тимошку.
— Ася?
Ася? Не ЮлА? Ну да, ну да…
— Ты сегодня рано. Что-то случилось? — теперь эта баба смотрит на меня. — А Вы…
Мне надо, видимо, представится? Ха! Без проблем.
— Константин, — глухо шикаю, протягивая руки, отодвигаю Асю, почти отталкиваю и в упор не замечаю цокающую стерву. — Разрешите?
Малыш идет ко мне и улыбается.
— Прощайся, — шиплю через плечо и направляюсь к лифтовой кабине…
Ей нечего сказать. Она молчит и дергает свой сарафан, по сторонам растягивая вздыбленный подол. Мальчишка сыт и весел, мой сын раскачивается в шезлонге, поглядывая искоса на нас. Я сижу на диване, она стоит передо мной с опущенной головой.
За что? Какой же в этом смысл? И что за надобность, в конце концов?
— Иди к себе, — взмахнув рукой, указываю ей на выход из общей комнаты.
— У тебя кровь.
