— После войны, когда Джоханнес вернулся из лагеря, я отдала алмаз ему. Он был его хранителем, и только он мог распорядиться камнем. Я умоляла его выбросить алмаз в море, но теперь знаю, что он не послушался. За столько лет я ни разу не задумалась о том, что ты можешь иметь хоть какое-то отношение к Камню Менестреля. Я думала, что традиция умрет вместе с Джоханнесом. Но, видимо, наша семья слишком серьезно относится к традициям. Ты — последняя из рода Пеперкэмпов, и я уверена, что Джоханнес счел своей обязанностью передать алмаз тебе. Ведь так? Он, наверное, сделал это во время твоего концерта в Дельфшейвене?
Джулиана кивнула.
— Он просил не говорить тебе.
Катарина, все еще плача, улыбнулась.
— Да, и я понимаю почему. Но это его право, и я не оспариваю его. Должно быть, он подумал, что Хендрика нет в живых, раз он за все эти годы не пришел за Менестрелем. А кроме Хендрика кто еще мог знать о камне? Только мы. Джулиана! Перед смертью Хендрик сказал тебе, что…
— Мама, прошу тебя, не надо ничего объяснять. Это не мое дело. Я понимаю, что ты не обязана рассказывать мне все о своем прошлом.
— Но я хочу поделиться с тобой. Хендрик был моей первой любовью. Я обожала его и восхищалась им. Он был воплощением всех тех качеств, которыми должен обладать мужчина. А когда он предал нас… я думала, что никого не полюблю больше. Потом я познакомилась с твоим отцом, Он приехал в Нидерланды, закончив учебу. Он был совсем не похож на Хендрика, и мне было очень хорошо с ним. — Она смущенно пожала плечами, не зная, как лучше рассказать об этом дочери. — Когда я познакомилась с ним, я опять научилась смеяться.
И тут в дверях показалась высокая фигура Адриана Фолла. Его выдержка оказалась такой же внушительной, как и его рост; два дня он отбивался от репортеров, взявших их дом в осаду. Он сказал жене и дочери — да, он прощает их, но они должны пообещать, что никогда — никогда больше! — ему не придется так тревожиться за их жизни. Пока они воевали с Блохом во Флориде, он поднял на ноги всю нью-йоркскую полицию и требовал, чтобы все немедленно отправились на розыски его жены и дочери.
— Звонила Вильгельмина, — сказал он. — Она просила передать, что скоро будет у нас с ужином.
— Что? — рассмеялась Катарина. — Но она же отвратительно готовит.
Адриан, улыбаясь, смотрел на жену, и мелкие морщинки лучились вокруг его глаз.
— Думаю, что сейчас, когда ты в таком состоянии, она справится с этим лучше. Вилли нашла лавку, где продаются копченые угри, так что теперь она в полном восторге. Если вы не возражаете, я все-таки схожу, перекушу где-нибудь.
Катарина заверила его, что Вильгельмина не обидится, и он ушел. Джулиана повернулась к матери.
— Он знает…
— Нет, — сказала Катарина, — так же, как и тебе, я не рассказывала ему ни о чем. Джулиана, а ты не хочешь поговорить о Мэтью Старке?
— Не сейчас, — ответила Джулиана. Мэтью… Сколько раз ее рука тянулась к телефонной трубке? Она никогда не забудет, как он взял ее на руки и поцеловал, а потом, опустив на землю, развернулся и врезал Сэму Райдеру прямо в челюсть, и как раз в этот момент прибыло ФБР и еще Бог знает кто. Они чуть не арестовали Старка! Сейчас он в Вашингтоне. Джулиана улыбнулась матери. — Но, может, тебе будет интересно узнать о Д. Д. Пеппер?
Вильгельмина пересадила четыре бегонии в тщательно вычищенные горшки и поставила их на подоконник в гостиной. В Дельфшейвене стояла прекрасная погода, светило солнце, и Вилли была вполне довольна жизнью. Позавчера она вернулась домой, а завтра утром отправляется в Антверпен, чтобы уладить дела брата. Ей очень не хватает его. Они редко встречались в последние годы, но она всегда помнила, что у нее в Бельгии есть брат — со своими алмазами и воспоминаниями об их общем прошлом. И вот его не стало.
Свой последний вечер в Нью-Йорке она провела с Джулианой. Они поужинали вместе с Катариной и Адрианом, выслушали ее рассказ о Д. Д. Пеппер, который Вильгельмине показался достаточно убедительным. Видимо, племянница нуждается в этой особе. По крайней мере, эта Д. Д. объяснила Вильгельмине присутствие старых нарядов в гардеробе Джулианы.
Джулиана явилась к Вильгельмине глубокой ночью, уже перед рассветом, и, присев на край кровати, разбудила ее.
— Скажите, вы с Хендриком любили друг друга? — не делая никаких вступлений, спросила она.
— Ну, ты и нахалка, — сказала Вильгельмина.
— Сначала он любил вас, а потом, когда моя мама начала взрослеть, влюбился в нее. Ведь он говорил об этом, да?
— Ложись спать.
— Мне не спится. — Она вздохнула. Даже в темноте было видно, как сияют ее глаза. — Мне хочется играть на рояле.
— В три часа ночи?
Джулиана кивнула.
— Ну что ж, подай мне халат. Мы сыграем в четыре руки.
— Вы играете на фортепиано?
— Играла когда-то. И в последнее время меня частенько тянет к роялю. Сама не знаю зачем, но иногда я играю в церкви. Во время оккупации, когда было особенно трудно и страшно, я напевала какие-нибудь сонаты. Это помогало мне не думать о том, что будет со всеми нами, о том, что мои силы на исходе. Мы с Рахель пели целыми днями. У нее был чудесный, чистый голос. У нас не было фортепиано, и я садилась за стол и делала вид, что играю, а Рахель ловила меня на неверно взятых нотах. Твоя мать смотрела на нас, как на сумасшедших. Она тогда целыми днями готовила, с головой уходила в стряпню. Если у нее были продукты — пусть даже только картошка, или зерно, или свекла, — она никогда не сетовала на голод и лишения.
Они играли четыре часа. Вильгельмина часто сбивалась, но не снисходила до извинений за свою неуклюжесть. Джулиана была в полном восторге.
— Вам нужно завести себе фортепиано!
— Ба-а! А что скажут соседи?
Но сейчас она пожалела о том, что у нее нет инструмента. Если бы у нее была возможность, она играла бы ночи напролет!
Утром, прощаясь с Джулианой в аэропорту, она поцеловала ее и сказала:
— Да, Джулиана, мы с Хендриком любили друг друга, но наша любовь длилась недолго. Я всегда догадывалась, какой это человек, но и представить себе не могла, что он может предать нас. Если бы я поняла это раньше, то как-нибудь ночью перерезала бы ему глотку. После того что случилось, я пыталась разыскать Хендрика, мне хотелось убить его. Но сейчас… Сейчас я думаю, что, сохранив себе жизнь, он получил свою долю страданий!
— А как же вы, тетя Вилли? Вам, наверное, очень одиноко?
— Я довольна жизнью, Джулиана. Нет, я не чувствую себя одинокой. Но ты должна навестить меня. — Она улыбнулась. — И привези с собой мать.
— Ой! Я чуть не забыла. Вот, мама просила передать вам.
