Ознакомительная версия.
- Что ты делаешь!
Его попытки рвануть к двери – тщетны. Прямо между нами стеной вспыхивает пламя, и Валентину ничего не остается, кроме как кинуться обратно к дубовому столу.
Уверена, вскоре и он превратится в груду пепла.
- Знаете, что самое смешное? – я ядовито улыбаюсь, наблюдая за ужасом, светящимся в глазах у мужчины. Он резко переводит на меня взгляд, и прилизанные когда-то светлые волосы растрепаются в стороны. Огонь пылает, поднимается дым, и мне становится трудно дышать, но я не сдвигаюсь с места. Я буду смотреть на то, как он умирает. – Врать чертовски интересно.
- Нет! Ты не уйдешь! – его руки нащупывают в столе что-то тяжелое. Уже через секунду в воздухе оказывается длинный, серебристый кольт и его дуло направлено мне в голову. – Не уйдешь! Я не позволю какой-то девчонке…
- Вы горите.
- Что?
- Ваша нога…
Болконский громко выругивается и начинает тушить низ штанин огромными ладонями.
- Черт! – кричит он, похлопывая пальцами по шерстяной ткани. – Дьявол!
Все это время я не свожу с него глаз. Огонь приближается, пытается укутать в себя, как в одеяло, но я не обращаю внимания. Пот проступает на лице. Руки неприятно покалывает и жжет. Однако я твердо держу спину и наблюдаю мутными глазами за тем, как в агонии мечется мой злейший враг. Мне это нравится.
- Ты! – восклицает он, потушив штанину. Его рука вновь взметает вверх. – Ты умрешь.
- Вы опоздали.
- Никогда не поздно лишить кого-то жизни.
Возможно, он прав. Я вдруг отчетливо понимаю, что Болконский выстрелит. Он сделает это, ведь он – не Дима. Дыхание перехватывает. О, нет! Интуитивно я отскакиваю назад, но не успеваю. Звучит выстрел, и мои глаза закрываются.
ЭПИЛОГ
Я вырываюсь из машины и перебегаю через дорогу. Вокруг хаос. Пожарные пытаются совладать с огнем, поглотившим стеклянный особняк Болконских, но их попытки тщетны. Бунгало Димы горит, словно новогодняя елка.
Хватаю за руку одного из докторов.
- Что здесь происходит?
- В доме еще остались люди.
- Что? – женщина убегает, а я вдруг замечаю вдалеке отца. Он сидит на парапете и держится руками за лицо. Мне неожиданно становится жутко страшно. Я срываюсь с места, бегу к нему и восклицаю, - пап! Папа!
Он не отвечает. Даже не поднимает на меня глаз. Черт, что же тут творится? Рассерженно оглядываюсь и смахиваю со лба капли пота. Жара стоит неимоверная, будто особняк Валентина – лагерный костер, который весь город решил посетить.
Вновь смотрю на отца.
- Где Зои?
Его плечи содрогаются. Теперь мне и вовсе нечем дышать. Что эта тупая идиотка опять учудила! Присаживаюсь напротив папы на корточки и рычу:
- Что такое? Где она!
- Я не смог.
- Что?
- Саша, я…, - он, наконец, поднимает взгляд. Лучше бы он этого не делал, - я не смог уберечь ее. Не смог ее спасти!
Дело в том, что злость моя мгновенно испаряется. Вскочив на ноги, я распахиваю глаза, смотрю на горящее здание и неожиданно осознаю: с Зои произошло нечто плохое. От того все мое тело наливается горячим свинцом. Сорвавшись с места, несусь к докторам и кричу:
- Где девушка? Она жива? Ее нашли? – язык заплетается. – Девушка, невысокая. Выглядит на семнадцать, восемнадцать лет. Постоянно несет чушь и не думает о последствиях.
- Девушка?
- Да!
- Есть девушка, - отвечает мужчина и кивает в сторону одной из носилок. Из мешка торчит обугленная рука, - но смотреть не советую.
Больше ничего не помню.
Проваливаюсь в бездумье и молочу кулаками из стороны в сторону до тех пор, пока меня не оттаскивают в машину и не увозят в неизвестном направлении.
В себя прихожу уже дома. В ушах звенит, в носу запах гари. Я моргаю, поднимаюсь и вновь валюсь на постель. Понятия не имею, сколько так провожу времени. Глаза мои постоянно открыты, и они впялены куда-то в пустоту сквозь стены, воздух. Едва вспоминаю обугленную руку начинаю блевать, а потом рыдаю, как девчонка, круша все, что попадается под руку.
- Саша, пора.
Это голос мамы. Она заходит ко мне в комнату и впервые не выглядит надменно. Сейчас ей также паршиво, как и всем в этом доме. Ее рука касается моей щеки.
- Саш, поднимайся. Нас ждут.
- Зачем?
Она не отвечает. Отводит взгляд, и только потом до меня доходит, что я лежу на постели в черном, смятом костюме. Когда оделся? Какой сейчас день? Киваю. Заторможено и рассеянно поднимаюсь на ноги, шепча: я в порядке, все хорошо, пусть и не слышу собственного голоса.
Потом, кажется, еду на машине, потом вроде папа что-то говорит. Глаза у него до сих пор красные. Может, он тоже потерял счет времени? Погода серая. Как и всегда было в Питере до того дня, как она не появилась на пороге. Я не хочу думать о ней, потому что единственное мое воспоминание – это последний наш разговор. Однако все равно думаю. Иногда меня пробирает, и вместо рыданий наружу вырывается смех. Мама в такие моменты очень пугается. Но не объяснять же ей, что я вспоминал, как мы обкурились на парковке и носились под ночным небом?
Уже на кладбище ко мне подбегает Ярый. Мы отходим в сторону и хорошенько затягиваемся. Нос саднит. Рыжий начинает ржать, а я толкаю его в бок.
- Заткнись, идиот. Это же похороны!
- Зои бы не хотела, чтобы мы рыдали. Она бы вообще обрадовалась музыке и танцам, после скучне-е-ейшего ритуала. Вспомни ее выкрутасы на вечеринке!
- Да никто о ее выкрутасах и понятия не имеет. Все здесь пришли почтить память девочки, чья мама была шлюхой, а отец – слабохарактерным слизняком.
- И все они классно оторвутся вечером на званом ужине, - Ярослав презрительно хмыкает и почесывает обросший щетиной подбородок. – Думаешь, дело закроют?
- Его уже закрыли, - затягиваюсь и, наблюдая за тем, как толпа выстраивается рядом со свежей могилой, отбрасываю окурок в сторону. – Пойдем.
- Тебя блин не настораживает, что в особняке Болконского поджарились абсолютно все охранники? Все! Какого черта они столпились дома? Должен же был кто-то остаться на улице, вызвать полицию. Полный абсурд.
- Сбежались, как мотыльки на пламя.
- Да чушь это.
Мы останавливаемся перед моей матерью. На ней черное, простое платье, и если бы я не знал свою маму, я бы решил, что ей очень грустно. Хотя, может, она тоже успела привязаться к этой неугомонной, бешеной брюнетке? Какой-то толстый мужик произносит речь. Я даже не смотрю на него. Изучаю землю под ногами и почесываю нос. Главное, просто не думать о Зои на похоронах Зои. Куда уж проще. Папа стоит с каменным лицом. Я бы подошел к нему, если бы знал, что сказать. Но я не знаю. Я блин понятия не имею, как себя вести, что делать! Какого черта она вообще умерла? Какого черта она не убежала, не попыталась спастись! Какого черта, Зои, что ты натворила?
Ознакомительная версия.
