– А потом что?
– Потом, в понедельник, зашел ко мне. Ничего не было. Просто пили чай, а когда уходил, вымыл за собой чашку. Вроде мелочь, а…
– И сказал: «Мама меня хорошо воспитала», – нараспев протянула Эшлин. – Да, меня он тоже этим зацепил.
– Он меня любит, – обиженно надулась Клода. «Наверное», – молча согласилась Эшлин, отмечая, как злоба пасует перед невыносимой болью.
– А потом?
– Потом он пригласил меня в кафе…
– А дальше что?
– А назавтра… опять зашел в гости.
– И уже не только мыл за собой чашку?
Этого не может быть. Я брежу. У меня галлюцинации. Пряча глаза, Клода послушно кивнула.
– Вот не подумала бы, что он в твоем вкусе, – съязвила Эшлин.
– Да и я бы не подумала, что в твоем, – ответила Клода. – Но мне он понравился с самого первого раза, когда мы увидели его на том вечере в клубе. Я не хотела, просто ничего не могла с собой поделать.
– А Дилан как же? Клода повесила голову.
– Не знаю, совсем не знаю… Послушай, я предала тебя, предала нашу дружбу, и это должно быть больней, чем конец твоего… романа.
– На этот раз ты ошиблась, – недобро усмехнулась Эшлин. – Потерять парня мне гораздо тяжелее.
Клода вгляделась в ее бледное злое лицо и испуганно сказала:
– Я тебя такой никогда еще не видела.
– Какой? Злой? Между прочим, давно бы мне так…
– Ты о чем?
– Ты ведь уже так не первый раз делаешь, – негромко заметила Эшлин. – Дилан сначала был со мной.
– Да, но… он ведь в меня влюбился.
– Ты его увела.
– Допустим, а ты почему до сих пор молчала? – вдруг вскипела Клода. – Вечно жертву из себя строишь.
– Так, значит, я виновата? – неприязненно хмыкнула Эшлин. – Знаешь, давай уточним сразу: за Дилана я тебя простила, а за это не прощу никогда! Никогда!
«Ах ты, черт, – осенило ее, – да у меня, кажется, нервный срыв!»
Она окинула взглядом постель, на которой валялась. Давно готовое к приему ванны тело безвольно простерто на давно готовой к замене простыне. Одеяло усеяно мокрыми комочками бумажных носовых платков. На комоде покрывается пылью нетронутый стратегический запас шоколада. По полу раскиданы непрочитанные журналы, на которые ей так и не хватило внимания. Телевизор в углу, точно напротив кровати, бесстрастно бубнит дневные новости. Да уж, нервный срыв как он есть.
Но все-таки что-то было не так. Что же?
И вдруг она поняла.
Она думала, что это будет не так больно…
Клоде казалось, что она разваливается на части, рассыпается, как карточный домик. Однако пришлось встать, одеться и забрать Молли из прогулочной группы. Вернувшись домой, она снова забралась в постель и сделала попытку досмотреть прерванный сон, но Молли приспичило, чтобы ей подогрели лапшу в микроволновке. И Клоде пришлось вылезать из-под одеяла.
Впрочем, никакого удовольствия от валяния она, к своему великому удивлению, все равно не получила. В детстве, глядя на маму Эшлин, днями не встававшую с постели, Клода всегда думала, как это здорово, махнуть на все рукой и бездельничать. На практике лежать без сил и желания чем-либо заниматься, тихо ненавидя себя и не понимая, что происходит, оказалось вполовину не так приятно, как она предполагала.
Сегодня с десяти часов утра – неужели еще и дня не прошло? – душа Клоды существовала отдельно от тела. В тот момент, когда ключ Дилана повернулся в замке, она поняла: представление окончено.
Она перестала извиваться под Маркусом, настороженно прислушалась.
– Тише!
Он тут же скатился с нее; затаив дыхание, оцепенев, они слушали, как Дилан поднимается по лестнице.
У нее было сколько угодно времени, чтобы вскочить с кровати, накинуть халат, спрятать Маркуса в шкафу. Да он и сам попытался удрать, но она вцепилась ему в руку. И стала хладнокровно ждать сцены, которая изменит всю ее жизнь.
Эти пять недель она не спала ночами, перебирая варианты окончания интрижки с Маркусом. Можно, например, порвать с ним и вернуться к нормальной жизни с Диланом. Или чтобы Дилан чудесным образом куда-нибудь делся, и не пришлось ничего ему объяснять.
Но, прислушиваясь к приближающимся звукам шагов мужа, она поняла: все уже решено! А она, по-видимому, к этому не готова.
Дверь спальни открылась, и, хотя она точно знала, что пришел Дилан, его появление повергло ее в ступор.
Его лицо… Выражение его лица было страшнее, чем она даже могла себе представить. Странно, какая была в нем боль. И голос, когда он заговорил, оказался какой-то чужой – сдавленный, еле слышный, будто после удара под дых.
– Рискую показаться неоригинальным, – стараясь держать себя в руках, произнес Дилан, – но давно ли это у вас?
– Дилан…
– Сколько?
– Месяц.
Дилан посмотрел на судорожно прижимавшего к своей груди простыню Маркуса.
– Вы не могли бы выйти? Мне надо поговорить с женой.
Маркус бочком, скрючившись, вылез из кровати, подхватил что-то из одежды и пробормотал:
– Клода, я тебе потом позвоню.
Дилан молча проводил его взглядом, снова обернулся к Клоде и тихо спросил:
– Почему?
Одно это слово вместило в себя все другие вопросы. Нужные слова не шли на ум.
– Сама не знаю.
– Прошу тебя, ответь – почему? Скажи, что у нас не так? Мы все исправим, я что хочешь сделаю.
Что она могла сказать? И вдруг Клода отчетливо осознала, что не хочет ничего исправлять…
– Мне было одиноко…
– Одиноко? Как это?
– Не знаю, словами не опишешь… Но было одиноко и все надоело.
– И я?
Клода колебалась. Нет, такой жестокой быть нельзя.
– Вообще все.
– Мириться хочешь?
– Не знаю.
Он долго смотрел на нее, ничего не говоря.
– Значит, нет. Ты любишь его?
– Да, наверно, – смиренно кивнула Клода.
– Ладно.
– Ладно?
Дилан не отвечал. Он только достал со шкафа чемодан, кинул его на кровать и, гремя ящиками комода, принялся швырять туда носки, трусы и рубашки. К такому повороту Клода не была готова.
– Но… – начала она, провожая глазами летящие в чемодан предметы. Все происходило слишком быстро.
Чемодан наполнился до отказа. Противно взвизгнула застежка-«молния», щелкнули замки.
– За остальным приду потом.
Он вышел из комнаты. На секунду застыв, Клода схватила халат и побежала вдогонку.
– Дилан, – крикнула она, – я же тебя люблю!
– Так зачем тогда? – задрав голову, крикнул Дилан ей снизу.
– Я все еще тебя люблю, – повторила она, – вот только…
– Больше не влюблена в меня? – закончил он. Клода опять засомневалась. Нет, надо по-честному.
– Да, наверное…
