В его голосе прозвучала откровенная ирония. Люция слегка пожала плечами и, желая сменить тему, сказала:
— Доктор Кольский — ученик и друг профессора. А почему вы не танцуете?
— О, я не танцую потому, что передо мной такое зрелище, которого я еще в жизни не видел. Я должен присматриваться, чтобы на будущее знать…
— Что знать? — удивилась Люция.
— Да знать, как выглядит влюбленная женщина. Вы же не сводите глаз с этого Кольского, а он смотрит на вас как кот на сало. Черт возьми! Глаз оторвать друг от друга не могут! И что же вы мне говорили о профессоре, когда вы влюблены в этого докторишку?
Люция чувствовала, что бледнеет. Слова Юрковского были настолько неожиданными и настолько поразили ее, что она даже не подумала о том, как далеко преступает Юрковский нормы приличия, вмешиваясь в ее личные дела.
— Вы ошибаетесь, — ответила она. — С доктором Кольским меня связывает работа и старая дружба и ничего более.
— О-ля-ля! Ничего себе коллеги! Вы же полыхаете рядом с ним, слепой бы заметил! Собственно, вы даже можете думать, что я говорю это из чувства ревности. Пусть и так. Я ревнивый, но ревность не может настолько заслонить мне глаза, чтобы я не заметил, что вы любите его. Не понимаю только, зачем вы меня тогда в Ковалеве обманули, говоря о профессоре? А может быть, профессор для брака, а этот молодой доктор для дружбы?.. Ничего себе, хорошенькая шуточка!
Люция пришла в себя.
— Вы пьяны. Будьте любезны, проводите меня на место.
— Разумеется, я провожу вас. Он там уже ждет, истосковавшийся… Как же можно отрывать вас настолько от любимого!
Он остановился возле Кольского и, галантно кланяясь Люции, добавил:
— Пожалуйста, возвращаю вам одолженное сокровище…
Кольский, совершенно не догадываясь, что произошло, ответил с улыбкой:
— Немного сегодня таких, кто так добросовестно возвращает взятые в долг сокровища. Так добросовестно и так быстро…
Юрковский снова с преувеличенной галантностью поклонился.
— Это решение самого сокровища, которое не могло уже больше выдержать без хозяина.
Сказав это, он повернулся и вышел из гостиной. Только сейчас Кольский обратил внимание на взволнованное лицо Люции.
— Что случилось, пани Люция? Что с вами? — спросил он обеспокоенно.
Она покачала головой.
— Да ничего, ничего. Здесь душно, — ответила она. — А в довершение этот пан был пьян и говорил глупости.
Кровь бросилась в лицо Кольскому.
— Но, я надеюсь, он не оскорбил вас?!
— Нет-нет, Боже упаси! Давайте выйдем отсюда.
Он поспешно согласился.
— Сейчас поищем комнату, где побольше воздуха. Вы так бледны…
В галерее они встретили Павлицкого, который их остановил.
— Устали танцевать?
— Нет, — пояснил Кольский. — Панна Люция не совсем хорошо себя чувствует и хотела бы немного отдохнуть.
— Отдохнуть? К вашим услугам, — пригласил Павлицкий. — Я провожу вас в комнату жены. Вы даже сможете прилечь на диван.
— Со мною все в порядке, — протестовала Люция.
Однако отказываться было неловко, и Павлицкий проводил их в большую комнату, которая служила чем-то средним между спальней и кабинетом. На столике горела лампа. Здесь никого не было.
— Здесь вы отдохнете и наберетесь сил для дальнейших развлечений, — сказал Павлицкий. — И прошу извинить меня, но я должен вернуться к гостям.
— Большое спасибо, — кивнул головой Кольский, а когда дверь за Павлицким закрылась, обратился к Люции:
— Может быть, вы бы на самом деле прилегли на минутку?
Люция покачала головой и отвернулась: она не могла на него смотреть. Резкие слова Юрковского, точно ударом кулака, разнесли в ней все так мучительно, так старательно и точно возведенные заграждения, за которыми ей хотелось укрыться, спрятать от самой себя растущее в ней чувство.
— Это неправда, неправда… — лихорадочно повторяла она про себя, но голословное отрицание не могло уже разубедить ее в том, что стало ясно, поразительно ясно.
Как отчетливо представилось ей сейчас все, все! С самого начала. Значит, так. Она ревновала его к Добранецкой, а позднее даже к этой юной Донке. Радовалась каждому дню пребывания Кольского в больнице и боялась, да, боялась минуты его отъезда. А возвращение профессора… Это подло, низко… Возвращение профессора испугало ее.
Сколько же усилий она затратила, чтобы убедить себя в том, что она по-прежнему любит Вильчура и по-прежнему хочет стать его женой! С каким упорством она закрывала глаза на его старость! Как была она благодарна ему за то, что не позволил Кольскому сразу же уехать! Она прятала это в себе, прятала от себя, но, вероятно, не смогла скрыть от других. В ней все обмирало при мысли, что и профессор мог заметить это. Как она презирала себя! Она продемонстрировала ничтожество своей души, всю слабость характера. Она поддалась чувству, которое должна была в себе победить, которое могла вовремя искоренить. Как низко и недостойно было позволить ему развиться! Заслоняя его разными предлогами, она позволила расцвести ему в своем сердце, в том сердце, которое было обещано другому.
— Я обещала и должна обещание выполнить, даже если бы земля рушилась! Даже если бы я должна была умереть!
Эти слова все с большей выразительностью запечатлевались в ее мозгу. Эх, если бы речь шла не о профессоре, а о ком-нибудь другом, например о Юрковском. Тогда она бы вовсе не колебалась. Она ведь знала, как невыносимо одинок Вильчур. Бросить его было равносильно предательству. Не сдержать данное ему обещание было бы преступлением.
— Я должна с ним остаться и останусь… останусь!..
Это ее последнее слово, слово, которого уже ничто не изменит. Она повернулась и взглянула на Кольского. Сердце ее судорожно сжалось, и она произнесла дрожащим голосом:
— Вы должны как можно быстрее, завтра же, возвращаться в Варшаву. Обязательно.
— Почему, панна Люция? Что случилось? — тревожно спросил он.
Она покачала головой.
— Ничего, ничего, но если вы питаете ко мне хоть самую малость добрых чувств, то уедете сразу.
— Но почему?
Люция уже не смогла справиться с собой. Слезы навернулись на глаза, из груди вырвалось сдавленное рыдание. Пораженный Кольский схватил ее в объятия и сильно прижал к себе.
— Любимая! — повторял он. — Успокойся, любимая!
Однако она не могла подавить рыдания. Она ощущала поддерживающие ее руки, но не имела
сил, чтобы вырваться из них. Она чувствовала на волосах его нежные, сердечные и такие желанные поцелуи, и тем явственнее отзывалось в ней сознание того, что она должна отказаться от них навсегда, до конца жизни.
