Да, мне хотелось видеть Дафну, хотелось исправить ту невероятную путаницу, которую я создал, хотелось исправить все, что между нами произошло, но также я хотел оказаться в одной комнате с ребятами из группы и рассказать им о главной трудности этой недели, случившейся чуть раньше этим днем, сказать так, чтобы услышали все: «Я ПОЛНЫЙ НЕУДАЧНИК», и увидеть жесты, говорящие: «Я связываю твои слова с чем-то истинным внутри тебя».
В дверь постучала мама:
— У тебя все в порядке, дорогой?
— Да, — прохрипел я.
Она открыла дверь:
— Почему ты не в постели?
Я сидел за столом перед компьютером. Весь последний час я просто смотрел на экран, не чувствуя, что в мире есть хоть одно виртуальное место, где меня ждут.
— Тебе надо отдохнуть. Мало таких болезней, которые не может вылечить или хотя бы облегчить хороший ночной сон.
Я кивнул.
— Ложитесь в постель, мистер.
— Ладно. Слушай, мам.
— Да?
— Помнишь, когда Натали была младенцем, мы по субботам смотрели фильмы?
— Конечно помню.
— Почему мы больше так не делаем?
Мама положила руку мне на лоб, решив, что у меня поднялась температура.
— Потому что ты вырос и у тебя другие любимые занятия.
— Давай сходим вместе в кино. В следующие выходные. Хорошо?
— Хорошо. Я даже позволю тебе заранее выбрать фильм.
Мама поцеловала меня в макушку и закрыла за собой дверь. Я посмотрел на телефон. От Дафны ничего. Я написал ей лишь однажды, с платформы Мариачи-Плаза.
Я. Извини. Я могу объяснить. Я хочу все тебе рассказать.
Я не мог написать в сообщении, что, хотя с самой первой минуты врал практически обо всем, я действительно не знал, что она дочь Хуаны, и не лгал, говоря, что люблю ее.
На моем рабочем столе был снимок татуировки Дафны, и я, как никогда, хотел, чтобы мы действительно встретились в Интернете благодаря нашему интересу к фотографиям татуировок. Простая, ничем не осложненная история.
И я хотел, чтобы у меня нашлось время, пусть несколько минут, чтобы однажды вечером на кухне у Пенни, когда Хуана будет жарить свою знаменитую картошку, попросить у нее: «Расскажи мне о своей жизни. Кто ты, когда не готовишь на кухне Броквэев?» За два года знакомства мы говорили о еде и готовке. Мы говорили об испанском, если я делал у Пенни свою домашнюю работу. Я знал, что Хуана терпеть не могла фильмы, которые нравились Пенни, и закатывала глаза, когда та не видела. Я знал, что Хуана умеет шить, поскольку однажды она подшила подол платья прямо на Пенни, и хорошо управляется с электроникой. Я ей нравился, она расспрашивала меня о родителях и сестре, но я никогда не задавал ей никаких вопросов.
Пенни была права. Я не размышлял. Я никогда не думал о жизни Хуаны за пределами этого огромного дома. Ни разу. За это Дафна вполне могла меня не простить, и я знал, что сам никогда не прощу себя за это.
Я открыл пустой документ. Может, написать Дафне письмо? Постараться все объяснить, описать человека, которым я был, человека, которым пытался быть, и то, что она для меня значит. Несколько минут я смотрел на белый лист, а потом нажал на красный квадратик и закрыл страницу.
Я зашел на нетакпростослезтьстравки. У безымянного наркомана из безымянного штата появилась безымянная девушка. Он встретил человека, который принял его, завязавшего с пагубной страстью, настоящего, честного, и его жизнь наконец начала складываться; после стольких ошибок он жил правильно. Я обнаружил его, когда искал историю, которую можно украсть, искал того, чьи проблемы завели его в тупик, а теперь… теперь мы поменялись ролями.
Последние записи безымянного парня только ухудшили мое настроение; я сидел, жалкий и озлобленный, завидуя его везению. Может, это и означало взаимосвязанность людей в цифровую эпоху?
Воскресенье ничего не изменило. Печальный, я оставался в своей комнате, жалея себя. Я не звонил и не писал друзьям. Я не ездил на автобусе к пляжу.
Я оставался в постели и смотрел в телефон.
Ничего.
В понедельник Уилл отвез меня из школы домой. Мэгги сидела на переднем сиденье, положив руку ему на колено.
— Выглядишь ты неважно, — сказал Уилл.
— Да, Ривер. Ты кажешься… — Мэгги наклонила голову, — измотанным.
Я сослался на мнимую болезнь и для виду покашлял. Уилл и Мэгги закрыли лица ладонями.
— Ложись в постель. Тебе надо отдохнуть.
Я вошел в дом, положил рюкзак и почувствовал: что-то не так. В доме не должно было никого быть, но кто-то здесь все же находился. Я это ощущал. Может, дело было в недавно выпитой чашке кофе или только что выключенном стерео.
— Эй? — позвал я.
Тишина.
— Есть кто-нибудь?
Я прошел в кухню, потом в гостиную, мимо комнаты Натали — ее дверь была открыта, кровать идеально убрана, поскольку Натали была аккуратисткой, — и добрался до своей комнаты. На моей кровати сидела мама, закрыв лицо руками.
Все ящики и шкафы были открыты, в них явно рылись; на столе — разбросанная бумага.
— Какого черта? — заорал я.
— Не смей на меня ругаться, Ривер Энтони Дин. Не смей даже рта раскрывать. И не стой здесь… — мама начала плакать, — с таким возмущенным лицом. Я уважала твою личную жизнь и давала тебе множество поблажек, потому что… доверяла. Я тебе доверяла.
— Мама? Что происходит? — Я ничего не понимал.
Она разрыдалась еще сильнее:
— Я доверяла тебе, Ривер. Но виновата тут я. Я пыталась быть хорошей матерью и, кажется, все проморгала.
Входная дверь открылась.
— Я дома, — сообщил Леонард. Через секунду он стоял за моей спиной в коридоре, все еще с поясом для инструментов. — Приехал, как только смог.
— Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — спросил я.
Леонард вошел в комнату и сел рядом с мамой на кровать. Покопался в кармане, достал скомканный платок и протянул ей. Потом посмотрел на меня своими добрыми глазами с морщинками по углам:
— Твоей маме звонила Сандра Броквэй.
— Я была на работе, — добавила мама, вытирая нос ужасным платком Леонарда, — сидела за столом…
— Она позвонила, потому что тревожится за тебя, Ривер.
— Миссис Броквэй? Тревожится? Это смешно — она же меня ненавидит.
— До нее дошла информация… что у тебя проблемы с наркотиками.
Я не смог сдержаться и начал хохотать.
— Это не смешно, Ривер, — всхлипнула мама. — Совершенно не смешно.
— Еще как смешно!
Мама посмотрела на Леонарда: СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ.
— Слушай, приятель, — сказал отчим с теми интонациями, которые означают приглашение к мужскому разговору. — Мы тебя любим. Это очень важно. И мы хотим тебе помочь.
— Мне не нужна помощь.
— Ты ходишь на встречи, и это начало… — продолжила мама.
— Я все могу объяснить. — Как же я устал повторять эту фразу!
— Мне надо было предвидеть осложнения, хотя ты всегда выглядел таким адаптированным, ответственным. Но я знала, тебе приходится непросто из-за твоего мудака-отца…
— Мама!
Моя мама никогда не ругалась и не употребляла бранных слов.
— Прости, Ривер, но я злюсь. Не на тебя — на жизнь, с которой тебе приходится иметь дело.
— Мам… погоди, пожалуйста.
Я снова начал смеяться, и она гневно воззрилась на меня.
Леонард взял ее за руку.
Я подкатил к себе стул и сел лицом к ним:
— У меня нет зависимости от марихуаны.
— Но Сандра сказала…
— Я знаю, что сказала Сандра Броквэй. Она сказала, что я хожу на встречи группы поддержки для подростков, борющихся с какой-либо зависимостью.
— А ты не ходишь?
— Хожу, но не потому, что испытываю зависимость от марихуаны.
— А от чего тогда ты зависишь? — Мама испугалась еще сильнее. Прямо-таки ударилась в панику.
— Ни от чего, клянусь! Я ни от чего не завишу.
— Но почему ты туда ходишь?
Ответить на этот вопрос было так сложно, что я выбрал самое простое объяснение:
