В этом нет никакого смысла.
Она положила камни на их могилы, но тел она не видела. Тел мужчин в смокингах, женщины в рабочем комбинезоне, солдата не намного старше меня.
Его армейские жетоны лежат на дне моего мешка.
– Вы почти дошли до «Икара».
– Нам еще нужно было перейти через горы. Место крушения было по другую сторону. Мы видели, что корабль упал туда.
– В отчетах сказано, что в горах шел снег.
– Да.
– У нас уже заходила речь о горах, но снег вы не упоминали.
– Считаете, я вру насчет погоды?
– Я не знаю, что вы делаете, майор. Пытаюсь узнать. Так был снег?
– Да. Раз у вас есть отчеты по погоде, сомневаюсь, что добавлю что-то новое.
– Попробуйте, майор.
Тарвер не сказал мне, что в горах будет холоднее. Не знаю, может, в горах всегда холодно? Наверное, он подумал, что об этом даже не стоит упоминать.
Когда мы уходим от реки и начинаем подниматься в гору, я вдруг вспоминаю себя той, какой была на «Икаре». Для той девушки флиртовать было так же легко, как дышать, она убегала от телохранителей, ночами напролет сплетничала с подругами. Теперь я на нее не похожа, ее будто вообще больше не существует.
Я понимаю, что скучаю по ней. Она знала, кто она такая. Она знала, что должна делать. У нее был отец, который шел на все ради ее защиты. У нее был мир, который подстраивался под нее. Ей никогда не приходилось считаться с мнением какого-то безродного солдата. И ей всегда было плевать, когда кто-то ей лгал, потому что лгали все.
Издалека казалось, что над горами нависают облака, но теперь видно – это заснеженные пики. Между нами и местом крушения «Икара» лежат горы, и Тарвер говорит, что путь в обход займет слишком много времени. Так что мы должны перейти через горную гряду, не обращая внимания на холод и нависшее над головами небо, чтобы укрыться на ночь в какой-нибудь расщелине, а утром спуститься в низину.
На перевале, через который Тарвер предлагает идти, снега нет. Наступает вечер, резко холодает, и облака все ниже нависают над землей. Даже Тарвер беспокойно на них поглядывает и ускоряет шаг. Стараясь за ним успеть, я спотыкаюсь и шлепаюсь на землю, даже не успев подставить окоченевшие руки.
Когда на меня падают первые снежинки (а я раньше видела снег только в рождественских выпусках сериалов), я вроде должна бы удивиться, но мне не хватает на это сил. Той, другой Лилиан, из салона, снег, возможно, показался бы красивым.
Солнце скрывается за облаками, и чем выше мы поднимаемся, тем становится холоднее. Снежинки садятся мне на щеки, а потом тают. Комбинезон не очень согревает, но плотная ткань укрывает от ветра. Ногам тепло благодаря проклятым ботинкам.
Теперь я хотя бы знаю, что не схожу с ума – меня просто преследуют призраки. Лучше ли это сумасшествия? Почему я не могу прогнать пятерых заблудших душ?
Если бы я не увидела лицо Тарвера, когда рассказала о призраках, возможно, так бы и верила, что у меня галлюцинации. Но у него было уязвленное лицо, застывшее на несколько секунд от потрясения. Он понимал, что мне неоткуда было узнать, кого он похоронил. Наверное, он думает, что помогает мне, заставляя поверить в сумасшествие. Тарвер не умеет лгать, и меня ему не одурачить.
Быть может, я скучаю не по Лилиан из салона. Не по Лилиан на равнинах и даже не по Лилиан, какой она была до того, как увидела падающий «Икар». Думаю, больше всего я скучаю по Лилиан, которая доверяла Тарверу Мерендсену.
– Что?
– Майор?
– Я отвлекся на секунду. Что вы говорили?
– Как я погляжу, вы прикладываете много усилий, чтобы слушать, майор. Вы выглядите уставшим.
– Сна ни в одном глазу и хвост трубой. Можно мне попить?
– Сейчас принесут. Вы готовы продолжать?
– Конечно. Горю желанием рассказать все, что вас интересует.
– Нас интересует правда, майор.
– Именно ее я вам и рассказываю. Вам нужно что-то другое.
Утро было ясным и сулило хорошую погоду, и я даже надеялся, что подъем в горы окажется не слишком тяжелым. По склонам сбегают ручьи растаявшего снега, и хотя талая вода обжигает нутро холодом, я все равно наполняю флягу. Чем выше мы поднимаемся, тем быстрее холодает. Бледные солнечные лучи не греют, и когда солнце сядет, нам придется худо.
Лилиан изо всех сил старается не отставать, и я, сжалившись над ней, замедляю шаг и даю ей передохнуть. Но мысленно я рвусь вперед, наверх – туда, где высятся каменные глыбы, а чахлые клочки травы все реже попадаются на глаза.
Я непрестанно думаю, как, должно быть, ей непривычно терпеть голод и холод: она далека от этого так же, как я от ее образа жизни. Интересно, каково это, когда твое лицо с детства мелькает на обложках журналов по всей Галактике?
Что бы сказали репортеры, услышав, как она бормочет себе под нос одно из моих ругательств? Или увидев, как крепко она прижимается ко мне по ночам? Что бы они подумали о ее стойкости?
Я чувствую, что скоро пойдет снег. Нам нельзя тратить время, до места крушения нужно добраться как можно скорее, но в любом случае ночь придется провести в горах. Так что мы поднимаемся выше.
Снег начинается через несколько часов, когда мы съедаем на двоих упаковку пайка: первые снежинки такие крошечные, что кажутся легкой моросью. Услышав за спиной тихий удивленный возглас Лилиан, я понимаю, что она, наверное, никогда и снега не видела. За все время, что мы пробыли здесь, она успела столкнуться с таким количеством реальных вещей, сколько за всю жизнь не видела. Мне хочется остановиться и вместе с ней полюбоваться снегопадом, но я знаю, что совсем скоро снег повалит стеной. Я завожу ее за высокую скалу, где нет ветра, а сам взбираюсь на нее оглядеться. Нам нужна пещера или хоть какое-то укрытие над головой. У изогнутых горных деревьев ветви голые и узловатые – под ними не спрятаться. Деревья эти вместе с камнями, поросшими толстым светлым мхом, превращают горы в призрачное и недружелюбное место.
В детстве я часто ходил в горы с Алеком – я и мой герой. Я вспоминаю о нем и о родителях, когда мы поднимаемся. Теперь они наверняка думают, что потеряли обоих сыновей. Его голос звучит у меня в голове, и я не останавливаюсь, когда мне хочется. Когда я устаю, перед мысленным взором встают шеренги сержантов и командиров – огромные грубые мужланы прямо с передовой, которые своим ором вбивали в нас все, что знали сами. Они подгоняют меня, дают советы, где найти нужное место для лагеря, убеждаются, что я не поленился и потратил лишнюю минуту на то, чтобы устроить постель удобнее – не то проверчусь всю ночь без сна. Голос Алека тихий, терпеливый: так он со мной разговаривал, когда возвращался домой в короткие отпуска и учил меня всему, что узнал.
Я быстро нахожу пещеру. Вход в нее – узкая расщелина между двумя скалами, засыпанными сверху землей и камнями, но внутри она довольно просторна и послужит нам укрытием.
Холод режет лицо, нарастающий ветер раздувает куртку, когда я пробираюсь назад к скале, за которой оставил Лилиан. Она вся съежилась от холода, и я, взяв ее за озябшую руку, отвожу девушку в пещеру.
Там темно, но мы укрыты от ветра. В свете фонаря я вижу ее лицо: взгляд у нее безучастный. Хотел бы я, чтобы она вышла из этого оцепенения и начала обвинять меня во всех грехах…
Я закутываю ее в одеяло и разжигаю костер из сухих веток, грудой наваленных у входа в пещеру, и заползаю к ней под одеяло. Она так устала, что даже не возражает: прижимается покрепче и кладет голову мне на плечо.
– Не засыпайте, – тихо говорю я. Голос хриплый, потому что я долго молчал. – Сначала согрейтесь.
– Хорошо, – соглашается она, поплотнее укутывая нас в одеяло. – Почему от меня вечно одни только проблемы? Я хочу, чтобы хоть раз от меня был толк.
– Так случилось, что мы застряли там, где толк есть от меня. Выживание – мой конек, – откликаюсь я. – Иногда такое случается.
– Я просто хочу… – Она ерзает, устраиваясь поуютней и со вздохом прижимаясь ко мне. – Пожалуй, я слишком многого хочу.
– Я тоже, – тихо говорю я.
Я очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
– Вот бы мне чашку настоящего горячего чая, – вздыхает она. – А еще булочки, и джем, и сливки.
– А я хочу жареного мяса. – Мы оба какое-то время смакуем эту мысль. – Или то, что можно сварить. У меня во взводе был парень, который мог приготовить еду из чего угодно. Когда нам приходилось туго на Аркадии, он сварил рубашку. Правда, он говорил, что рубашка должна быть генеральской, поскольку у них краситель получше.
– Тарвер… – По ее голосу слышно, что она не знает: рассмеяться ей или отчитать меня за такие шутки.
– О, не беспокойся. Мы сперва отпарывали нашивки. А то это было бы неуважительно.
Разговор после целого дня молчания – словно перемирие после долгого сражения. Мы устраиваемся поудобнее и ждем, когда согреемся, и я стараюсь не вспоминать о людях, которых она видела возле реки. Они показывали сюда, в горы, или на место крушения. Но почему? Я не хочу об этом говорить, не хочу думать. Сейчас мы снова союзники, и я не испорчу наше перемирие.
