Я восприняла это как обряд инициации, связанный со вступлением в клуб закаленных, а выясняется, что это просто были затяжные эффекты магии, доброй и злой, которые я почувствовала впервые.
– Итак, мы определили, где это началось. – Милли говорит мягко, выводя меня из темных уголков моего прошлого и возвращая в эту комнату. – Ты хотела бы обсудить, куда это может привести тебя, начиная с этого момента?
– Да. – Я сама удивлена силой своего голоса.
– Давай говорить начистоту. – Милли колеблется, убирая руку с моей. – Боюсь, мне тоже предстоит учиться. Уже очевидно, что твой талант больше моего.
Я открываю рот, чтобы возразить, но она качает головой.
– Это правда, очевидная и простая, – настаивает она. – Я только надеюсь, что это не помешает нам в достижении нашей цели.
Милли возвращается на свой стол и закрывает глаза.
– Когда я все еще определяла и анализировала проклятия, чтобы заработать на жизнь, я могла почувствовать долгосрочное воздействие, оказываемое магией на жертву. Можно назвать это отсроченными последствиями проклятия. Так бывает, когда смотришь на негатив фотографии, но в лучшем случае – на расплывшийся негатив.
– Но вы сказали, что не можете отменять действие проклятий, – говорю я.
Она открывает глаза.
– Да.
– Тогда почему вам платили за услуги?
– Те, кто насылает проклятия, – надменный народ. – В ее смехе чувствуется горечь. – Когда начинаешь определять проклятие, нетрудно проследить, кто его наслал. Многие из тех, кто этим занимается, берут большую сумму, чем оговоренная изначально, если насылают проклятие от имени другого человека. Если проклятие личное, то бывает достаточно унижения жертвы, чтобы проклинающий разрушил свое заклятие.
– Значит, вы помогали людям находить проклинающих? – спрашиваю я.
– Это самое большее, на что я была способна, – отвечает Милли. Потом она взмахивает рукой, словно отгоняя муху. – Но моих навыков хватит только на часть пути. От тебя я жду гораздо большего. Расскажи мне, девочка что ты видела, когда обнаружила заклятия.
Я опираюсь руками на стол, словно надеюсь, что мне понадобится твердость дерева, чтобы обрести баланс.
– Можно подумать, что я выпала из реального мира и попала… Я не знаю, что это и где оно находится. Я называю его «задним планом».
Милли кивает, но поскольку она молчит, я продолжаю.
– Когда я на «заднем плане», я могу видеть заклятия.
– И как они выглядят? – спрашивает она очень мягким голосом, заставляющим меня думать, что она старается не напугать меня.
– Я видела три заклятия, когда ходила по улице с Лори, – отвечаю я. – У всех заклятий было что-то общее, но в то же время они отличались.
– Расскажи мне о них. – Руки Милли не знают покоя, хотя она старается проявлять терпение.
– У них была специфическая форма, а иногда и звук, – говорю я. – Сперва я увидела женщину, которая пыталась поймать такси, но ей не удавалось.
Я вздрагиваю от смешка Милли.
– Извини. Но в Нью-Йорке это очень распространенное небольшое проклятие. Обычно такие проклятия – временного характера, они проходят в течение нескольких дней. Что еще?
– Пространство вокруг ее тела было заполнено какими-то движущимися объектами, как будто вокруг сыпались соломинки, – отвечаю я.
– А звук? – спрашивает она.
Я нахмуриваюсь.
– Звука не было. Ну, вообще-то он мог быть, если бы я чуть дольше подождала. Каждый раз, когда я ждала дольше, появлялись новые подробности.
– Тогда расскажи мне о следующем заклятии, – просит Милли.
– Было похоже, что женщина только что прошла сквозь снежный шарик, который хорошенько встряхнули. – Сделав паузу, я закатываю глаза. – Казалось, что звучат колокольчики.
– Ну, это не проклятие, – объясняет Милли, – а заговор на удачу.
– Это я, в общем-то, поняла, – говорю я. – Она заключила множество хороших сделок. По работе.
Старая женщина поджимает губы.
– Некоторые заклинатели зарабатывают, предлагая людям свои услуги.
– Неужели это так плохо? – спрашиваю я. – Кажется, эта женщина была весьма довольна.
– То же можно сказать и о людях, выигравших в лотерею, – но обычно им хочется больше, – говорит Милли. – Магия – штука хитрая, ненадежная, и у нее всегда бывают непредсказуемые последствия. Люди, которые опираются на магию, чтобы добиться успеха, играют в русскую рулетку. В конце концов, в одном из заклятий окажется пуля.
Я вздрагиваю.
– Это относится и к добрым заклинаниям?
– Не существует добрых заклинаний, – поясняет Милли. – Есть те, кто творит заклятия, а есть те, кто насылает проклятия. Может показаться, что наложение заклинаний подразумевает доброе действие, но все равно оно опасно. Ведь не случайно такие, как мы, охраняют свободу воли: если стремишься подчинить природу своим желаниям, готовься за это заплатить. Чем больше ты просишь у природы, тем дороже тебе это обойдется в конечном итоге. А проклятия, конечно же, самые опасные в этом спектре.
– И что, нельзя просто нанять заклинателя, чтобы тот отменил проклятие?
Эту идею я держала про запас.
– Нет, – отвечает Милли. – Один заклинатель не может отменить работу другого. Только тот, кто наложил заклятие или наслал проклятие, может его отменить.
Я судорожно сглатываю. Значит, у нас нет другого выбора, кроме как найти Максвелла Арбуса. Хотя кажется, что избранная нами тропа ведет в этом направлении, я втайне надеялась, что мы найдем другой путь. Или сумеем пойти в обход.
Я вспоминаю о художнике, чье творческое начало было опутано красными нитями, из-за чего он стал несчастным. Кто мог такое сделать? Кого бы ему пришлось просить о помиловании? Во что бы это ему обошлось?
– Мне кажется, тебе следует рассказать мне о проклятии Стивена. – Милли смотрит на меня в упор. – Для меня проклятия подобны силуэтам или теням, но подробностей я не вижу. Мне нужно знать, что видишь ты.
Я вздрагиваю.
– Я знаю, оно ужасно, – шепчет Милли. – Любое проклятие, наложенное Арбусом, ужасно.
Глядя прямо в глаза Милли, я вспоминаю чудовище, которое, как я увидела на уровне «заднего плана», присосалось к Стивену. Сначала она вздыхает с сожалением, потому, когда я описываю щупальца, ее дыхание сбивается, и она кивает.
– Что-то не так?
Милли отворачивается, и у меня кровь стынет в жилах.
– Я не могу понять, как он мог сделать это… с собственной семьей, – бормочет она.
Ее кожа – и без того белая, как бумага, – приобретает серый оттенок.
– Милли, что Арбус сделал со Стивеном? – Слова кажутся мне густыми, словно прилипающими к языку.
Я не могу видеть боль в ее глазах.
– Ты помнишь, я говорила тебе, что была удивлена, когда Арбус наложил такое могущественное проклятие на Стивена?
– Да, – говорю я, – потому что ему пришлось потратить на это столько сил.
– Он сделал так, чтобы проклятие передавалось от матери к ребенку, – поясняет Милли. – Но он не мог держать под контролем то, что может произойти в результате такой передачи. У такого проклятия появляется собственная жизнь, собственная воля. Оно само вырабатывает силу.
– Что это значит? – с ужасом спрашиваю я. Но я не хочу слышать ответ. Я хочу зажать уши, закрыть глаза в надежде, что я проснусь и этот кошмар закончится.
Когда Милли смотрит на меня, в ее глазах поблескивает сожаление.
– Это означает, что в конце концов он, возможно, убьет собственного внука.
Всю дорогу домой Лори волнуется, не потерял ли он меня. Дело в том, что когда мы молчим, он никак не может понять, есть я рядом с ним или нет. Он все время оборачивается, словно это каким-то образом поможет ему понять, что я отстал. Через несколько минут я говорю ему:
– Просто думай, что я здесь. Я сообщу тебе, если начну отставать.
Никто из нас не знает, что делать. Никто из нас не знает, что Милли делает с Элизабет, и не было ли это ошибкой оставить ее там.
Вернувшись в наш дом, Лори открывает дверь и держит ее передо мной, сбивая с толку консьержа, погруженного в решение кроссворда. Лори чувствует, что дал маху, но не говорит ни слова. Он обращается ко мне только тогда, когда мы оказываемся в безопасности – вдвоем в лифте.
– Хочешь залезть на крышу? – спрашивает Лори.
Этого я не ожидал.
– Шон показал мне, как туда попасть, – объясняет Лори. – Ты же наверняка проводишь там все время?
Я качаю головой, но Лори этого не видит.
– Если мы пойдем к тебе или ко мне, мы будем просто ждать ее, понимаешь?
Я знаю. Поэтому я говорю ему: конечно, полезли на крышу.
Дверь на крышу тяжелая, но сигнализации там нет.
Лори может с легкостью распахнуть ее, но мне всегда требовалось на это больше усилий.
Я забирался на крышу только тогда, когда мне это действительно было необходимо.
На крыше дневной свет воспринимается иначе – не так, как на улице, не так, как когда он попадает в окно. Мы в странном пограничном пространстве между землей и небом: находясь на девятом этаже, мы нависаем над пешеходами, над машинами, над менее высокими зданиями. Однако есть и более высокие здания, нависающие над нами.
