Клер улыбнулась, взяла у Анны чек, распрощалась, подхватила свою коробку и вышла через заднюю дверь. По короткому проезду она неторопливо зашагала к своему фургону. Усталость каменной плитой придавливала к земле, поэтому движения ее были замедленными. Впрочем, ночь выдалась чудесная. Было тепло и сухо, и она решила, что на ночь оставит окна своей спальни открытыми.
Когда Клер была уже почти у обочины, на нее налетел странный порыв ветра. Она обернулась и увидела под дубом во дворе у Анны мужской силуэт. В темноте лицо его было почти не различимо, но его самого окружало какое-то пурпурное мерцание, точно крошечные электрические разряды.
Он отделился от дерева, и Клер почувствовала на себе его взгляд. Она отвернулась и двинулась к фургону.
– Погодите, – окликнул ее Тайлер.
Ей следовало бы сделать вид, что она ничего не слышала; вместо этого она снова обернулась к нему.
– У вас прикурить не найдется? – спросил он.
Клер закрыла глаза. Куда проще обвинять во всем Эванель, если бы пожилая дама понимала, что делает.
Она поставила свою коробку на землю, сунула руку в карман платья и вытащила желтую пластмассовую зажигалку, которую утром дала ей Эванель. Вот, значит, для чего она должна была пригодиться!
С ощущением, что ее затягивает в омут, она подошла к Тайлеру и протянула ему зажигалку. Остановилась она в нескольких шагах, стараясь держаться как можно дальше от него, вопреки неведомой силе, которая толкала ее к нему.
Он улыбнулся, непринужденно и заинтересованно. Изо рта у него торчала незажженная сигарета, и ему пришлось ее вытащить.
– Вы курите?
– Нет.
Зажигалка так и осталась лежать в ее протянутой руке. Он не взял ее.
– Мне тоже не стоит, знаю. Я дал себе слово курить не больше двух в день. Теперь это немодно.
Клер ничего не ответила, и он переступил с ноги на ногу.
– Я видел вас у дома. У вас чудесный двор. Пару дней назад я в первый раз косил траву у себя во дворе. Вы не слишком-то разговорчивы, да? Или я уже успел чем-то насолить всей округе? Может, разгуливал по двору в чем мать родила?
Клер вздрогнула. В своем доме она чувствовала себя настолько защищенной, что нередко забывала о наличии соседей – соседей, которым с их вторых этажей была как на ладони видна ее веранда, где сегодня утром она стянула с себя ночную рубашку.
– Угощение было замечательное, – сделал последнюю попытку Тайлер.
– Спасибо.
– Мы с вами увидимся еще?
Сердце у нее учащенно забилось. У нее уже есть все, что нужно, и ничего больше она не хочет. Стоит только впустить кого-то в свою жизнь, как этот кто-то причинит тебе боль. Это уж как пить дать. У нее есть Эванель, ее дом и ее работа. Больше ей ничего не нужно.
– Возьмите, можете оставить ее себе.
С этими словами Клер отдала ему зажигалку и зашагала прочь.
* * *
Свернув к дому, Клер остановила машину перед домом, а не позади него, как обычно. На верхней ступеньке крыльца кто-то сидел.
Не выключая фар, она вышла из машины и, оставив дверцу открытой, со всех ног бросилась к дому. Всю ее усталость точно рукой сняло.
– Что стряслось, Эванель?
Пожилая дама неловко поднялась на ноги; в свете уличных фонарей она казалась совсем хрупкой и призрачной. В руках у нее были два новых комплекта постельного белья в упаковке и пачка клубничных тартинок.
– Я ворочалась с боку на бок, пока не принесла их тебе. На, держи, и дай мне поспать.
Клер взбежала по ступенькам и забрала у Эванель вещи, потом обняла ее за плечи.
– Давно ты здесь сидишь?
– Примерно с час. Я уже легла, когда меня вдруг стукнуло, что тебе нужно постельное белье и тартинки.
– Так что же ты не позвонила мне на сотовый? Я могла бы заехать к тебе за ними по дороге.
– Так нельзя. Я не знаю почему.
– Оставайся у меня. Я сделаю тебе теплого молока с сахаром.
– Нет, – отрезала Эванель. – Я хочу домой.
После тех переживаний, которые всколыхнул в ней Тайлер, Клер еще больше хотелось бороться за то, что она имела, за то единственное, что ей хотелось иметь.
– Может быть, ты принесла мне это белье, чтобы я могла застелить для тебя постель, – с надеждой в голосе сказала она, пытаясь завлечь пожилую даму в дом. – Оставайся у меня. Пожалуйста.
– Нет! Они не для меня! Я не знаю, зачем они! – Эванель повысила голос, глубоко вздохнула, потом произнесла шепотом: – Я хочу домой.
Презирая себя за слабость, Клер похлопала старую даму по плечу – легонько, успокаивающе.
– Ладно, ладно. Я отвезу тебя. – Она положила белье и тартинки на плетеное кресло-качалку у двери. – Идем, моя хорошая.
Она помогла сонной старушке спуститься по ступенькам и повела ее к машине.
* * *
Когда Тайлер Хьюз подъехал к дому, в окнах у Клер свет не горел. Он оставил свой джип у обочины дороги и пошел к двери, но потом остановился. Ему пока не хотелось идти в дом.
Он услышал топоток собачьих лап по мостовой и обернулся. Через миг мимо него опрометью промчался маленький черный терьер, преследовавший мотылька, который перепархивал от одного фонаря к другому.
Тайлер стал ждать, что будет дальше.
Как он и предполагал, на улице появилась миссис Крановски, высокая сухопарая старуха с прической, напоминавшей мягкое мороженое. Она пыталась догнать песика, выкрикивая:
– Эдуард! Эдуард! А ну вернись к мамочке! Эдуард! Вернись сейчас же!
– Вам помочь, миссис Крановски? – спросил ее Тайлер, когда она проходила мимо.
– Спасибо, Тайлер, не нужно, – отозвалась та, не останавливаясь.
Это небольшое представление, как он недавно выяснил, разыгрывалось здесь по меньшей мере раза по четыре на дню.
Черт, до чего же здорово было иметь какой-то распорядок.
Тайлеру не хватало этого сильнее, чем большинству людей. Летом ему предстояло вести занятия, но между весенним и летним семестрами оставалась пара недель перерыва, а лишившись привычного распорядка, он не находил себе места. Он никогда не отличался организованностью, однако упорядоченная жизнь всегда влекла его. Иногда он задавался вопросом, врожденное это или благоприобретенное. Родители его были люди богемные и всячески поощряли в нем творческую жилку. Он только в начальных классах узнал, что рисовать на стенах нельзя. Это стало для него огромным облегчением. Школа привнесла в его жизнь упорядоченность, правила, рамки. Во время летних каникул он забывал есть, потому что часами рисовал и предавался мечтам, а родители и не думали его ограничивать. Им это нравилось в нем. У него было счастливое детство, однако в его окружении честолюбие относилось к числу запретных тем – наряду с Рональдом Рейганом. Он-то всегда считал, что пойдет по родительским стопам и будет кое-как зарабатывать себе на жизнь своим искусством. Однако в школе ему было хорошо, а в колледже еще лучше, да так, что ему не хотелось оттуда уходить.
И он решил стать преподавателем.
Родители его не поняли. Хорошо зарабатывать в их глазах было почти так же постыдно, как податься в республиканцы.
Он все еще стоял на тротуаре, когда мимо него в обратную сторону прошествовала миссис Крановски с извивающимся Эдуардом под мышкой.
– Вот умница, Эдуард, – приговаривала она. – Вот хороший мальчик.
– Спокойной ночи, миссис Крановски, – сказал он, когда женщина проходила мимо него.
– Спокойной ночи, Тайлер.
Ему нравился этот безумный городишко.
Получив диплом, он устроился на работу в одну из школ во Флориде, где так отчаянно не хватало учителей, что им платили надбавки, компенсировали расходы на проживание, а также оплатили ему переезд во Флориду из его дома в Коннектикуте. Через год он вдобавок к этому начал вести вечерние художественные курсы в местном университете.
В Бэском его привела счастливая случайность. Как-то на конференции в Орландо он познакомился с одной женщиной, которая преподавала искусство в Орионовском колледже в Бэскоме. Они выпили, принялись флиртовать друг с другом, и закончилось все бурной ночью в ее гостиничном номере. Несколько лет спустя, томясь на летних каникулах, он услышал, что на факультете искусств Орионовского колледжа есть вакантная должность, и та безумная ночь воскресла у него в памяти во всех ее ярких и головокружительных подробностях. Тайлер прошел собеседование и получил эту должность. Он не помнил даже, как звали ту женщину; то был просто романтический порыв. К тому времени, как он приступил к работе, она уже перебралась куда-то в другое место, и больше он ее не видел.
