– Господи, спаси и сохрани ее, – вот все, что я могу сказать.
– Аминь.
* * *
Ее держат на допросе до самого вечера. Переодеваясь к ужину, я спрашиваю служанку, которая мне помогала, где может сейчас быть Анна Эскью. Она не знает. В этом огромном дворце полно подвальных помещений без окон, комнат на чердаке и сокровищниц. Ее могли просто бросить в караульную. Я не смею послать слугу, чтобы разыскать ее.
За ужином епископ Гардинер произносит нараспев молитву о бесконечной благодати Господней, и я, склонив голову, слушаю его речь на латыни, которую, я точно знаю, не понимает половина собравшихся здесь людей. Но епископу нет до этого никакого дела: он исполняет свой собственный ритуал, а то, что люди, как дети, просят хлеба, а получают камень[21], его нисколько не смущает. Мне приходится ждать, пока закончится его бормотание, чтобы поднять голову и кивнуть слуге, чтобы начали подавать блюда. Мне приходится улыбаться, есть и управлять трапезой, смеяться над Уиллом Соммерсом и отправлять блюда Уильяму Пэджету и Томасу Ризли, словно они ничего против меня не замышляют, и кланяться герцогу Норфолку, сидящему во главе своего стола с маской учтивости на лице. Его сына, сторонника реформ, по-прежнему нет на отведенном ему месте. Я вынуждена вести себя так, словно меня ничто на свете не тревожит, в то время как где-то в этом же дворце Анна ест холодные остатки с моего стола и молится о милости Господней и его защите.
* * *
– Они вызвали меня, чтобы я вел допрос… – Пока двор танцевал, к моему креслу подошел мой брат. Мои фрейлины с замершими на лицах улыбками тщательно выполняли танцевальные па вместе с остальными.
– Ты откажешься?
– Как можно! Это же испытание. Я же тоже здесь под подозрением, и, если я ошибусь, они перенесут свое внимание на тебя… Нет, я допрошу ее и, надеюсь, смогу подвести ее к просьбе о помиловании. Я знаю, что Эскью не откажется от своих убеждений, но, возможно, она признает, что у нее нет образования.
– Она знает Библию вдоль и поперек, – говорю я. – А Новый Завет заучила наизусть. Кому придет в голову сказать ей, что она плохо образована?
– Ей не дано спорить со Стефаном Гардинером.
– Мне кажется, ты убедишься в том, что ты не прав.
– И что мне тогда прикажешь делать? – восклицает он с неожиданным раздражением. Потом внезапно откидывает голову и заливается смехом, делая вид, что только что рассказал мне что-то смешное. Я смеюсь вместе с ним и похлопываю его по руке – мол, вот какой шутник мой брат.
Мимо нас размашистой походкой идет Уилл Соммерс и строит нам гримасу.
– Если вы готовы смеяться над пустяками, то почему бы вам не посмеяться надо мною?
Я всплескиваю руками и говорю:
– Мы смеялись над старой шуткой. Она не стоит того, чтобы ее повторяли.
– У меня только такие и есть.
Мы ждем, пока он не удалится на достаточное расстояние.
– Постарайся придумать для нее выход, не подставляя себя, – прошу я. – Она молодая женщина, полная жизни. Она не ищет мученической участи, и, если у нее появится возможность избежать беды, она ею воспользуется. Просто попробуй ей эту возможность предоставить. А я попробую увидеться с королем.
– Что он делает? – шепчет брат. – Что все это значит? Он что, осерчал на нас? Осерчал на тебя?
– Не знаю, – отвечаю я и, глядя на его взволнованное лицо, внезапно понимаю, что здесь, на том же самом месте, до меня сидели пять женщин, которые не знали, рассердился ли на них король. И если да, то что он собирается делать дальше. Я похолодела от этой мысли.
* * *
После ужина я отправляю Нэн в покои короля, чтобы спросить, не согласится ли он принять меня. Сестра возвращается с нескрываемым удивлением: меня ожидали.
Она торопливо наряжает меня в самый эффектный арселе, спускает край лифа на платье и умащает мне шею розовым маслом. Они с Екатериной провожают меня до самых дверей королевских покоев, куда я вхожу уже одна.
Сэр Энтони Денни и епископ Гардинер уже там. Доктор Уэнди с полудюжиной слуг тихо ожидает в дальнем конце комнаты, готовясь переместить короля в постель, если тот пожелает, или посадить на горшок, или на огромное кресло с колесами, чтобы прокатиться на манер парадной статуи перед придворными в приемном зале.
– Милорд, – говорю я и склоняюсь в поклоне.
Он улыбается мне и подзывает ближе. Я подхожу, склоняюсь над ним и целую его, стараясь не обращать внимания на исходящий от него смрад. Он обвивает рукой мою талию и сжимает ее.
– О, Кейт… Вы с придворными хорошо поужинали?
– Нам очень недоставало вас, – отвечаю я и присаживаюсь на поставленный для меня стул возле кровати. – Надеюсь, вы вскоре почувствуете себя лучше и присоединитесь к нам. Вы давно уже лишаете нас радости вашего общества.
– О, я уверен, что так и будет, – весело говорит он. – Это был всего лишь обычный жар, который время от времени у меня бывает. Доктор Уэнди говорит, что я справляюсь с ним легко, как юноша.
– Да, вы обладаете потрясающей силой, – я с энтузиазмом киваю.
– Ну, что же, может быть, стервятники и парят над головой, но поживиться им пока нечем. – Король жестом указывает на Гардинера как на стервятника, и я улыбаюсь прямо в насупленное лицо епископа.
– Я скорее жаворонок, высоко взлетающий в небеса, чтобы пропеть вам хвалу, – пытается отшутиться тот.
– Говорите, жаворонок, милорд епископ? – Я склоняю голову набок и внимательно смотрю на его черно-белые одежды. – Скорее уж ласточка, по вашим цветам.
– Ты видишь Стефана ласточкой? – с интересом переспрашивает король.
– Прилетает летом, внезапно, – начинаю перечислять я. – И всегда является предвестником каких-то событий. Как только здесь появляется епископ Гардинер, у Тайного совета начинается жаркая пора для проведения допросов и расследований. Наступает время для церковников того же пера вить гнезда и растить птенцов. Это их время.
– Разве они прилетают не навсегда?
– Холодные ветры правды могут спугнуть их с насиженных мест, милорд.
Король смеется. Епископ же молча наливается яростью.
– А в каком еще цвете ты могла бы себе его представить? – спрашивает король.
Я отваживаюсь на смелый шаг, вдохновленная его смехом. Я поворачиваюсь к нему и шепчу:
– Вам не кажется, что его милости пошел бы красный цвет?
Красный – это цвет кардиналов. Если б Гардинер смог вернуть королевство назад, в объятия Рима, папа немедленно наградил бы его кардинальским званием.
Генрих разражается настоящим хохотом.
– Екатерина, да у тебя язык острее, чем у Уилла! Что скажешь, Стефан? Хочется красную шапку-то?
Губы Стефана Гардинера плотно поджаты.
– Мы говорим о серьезных вещах, – наконец выдавливает он из себя. – Не подходящих для шуток над ними. Как и для дамских ушей. И для жен.
– Он прав, – вдруг говорит король неожиданно усталым голосом. – Мы должны позволить нашему другу защитить Церковь от ереси и насмешек, Кейт. Речь идет о моей Церкви, а она – не повод для споров и шуток. Важнее ее ничего нет.
– Разумеется, – нежно говорю я. – Разумеется, милорд. Я бы сама просила доброго епископа допросить людей, которые противятся вашим реформам. Сами же реформы сомнению и вопросам не подлежат. Епископ не может ожидать от нас отхождения от вашего понимания веры, к прежним дням Церкви, когда он еще не был ее главой.
– Он не станет этого делать, – коротко отвечает король.
– Часовни…
– Не сейчас, Екатерина, я устал.
– Вашему Величеству необходимо отдохнуть, – тут же отзываюсь я, вставая со стула и целуя его влажный от пота лоб. – Вы ляжете сейчас?
– Да, – отвечает Генрих. – Все могут идти, – он удерживает мои холодные пальцы в своей горячей руке. – А ты приходи попозже.
Я стараюсь не бросать победных взглядов на Стефана Гардинера, этот раунд остается за мной.
* * *
Моя маленькая победа оборачивается разочарованием. Короля по-прежнему сжигает жар, он устал и хочет спать. У него ничего не получается, и он злится на свою мужскую слабость. Я делаю все, что он мне говорит: распускаю волосы, снимаю ночное платье, даже стою, пылая от стыда, пока он меня лапает, но ничто не может его возбудить. Тогда он отсылает меня, чтобы поспать в одиночестве, а я провожу все часы до рассвета у себя перед камином, в размышлениях о том, где сейчас Анна Эскью, спит ли или бодрствует, как я, боится ли, как я, и есть ли у нее кровать.
* * *
Следующий раунд будет разыгрываться перед членами Тайного совета, и меня там не будет. Двери, ведущие в зал, где они заседают, закрыты, а пред ними стоят два стражника с пиками на изготовку.
– Она там, – тихо говорит мне Екатерина Брэндон, когда мы проходим мимо этих дверей по дороге в сад. – Они отвели ее туда этим утром.
– Одну?
– Ее арестовали вместе с бывшим мужем, но она сказала, что у нее с ним нет ничего общего, и его отпустили. Она там одна.
