Синто проявляется в совокупности различных путей, каждый из которых соответствует особой области творчества. Говорят о пути сада, пути поэзии, пути театра, пути чая (чайной церемонии) и т. п. И все же ведущей здесь, без сомнения, является поэзия, в которой, говорят, живет душа Японии.
Сами японские мастера выделяют важнейшие составляющие поэзии, которые находят свое отражение и в других видах искусства – в живописи и каллиграфии. Так, Мацуо Басё говорит прежде всего о каруми – легкости, которую он включает в круг художественно-эстетических основ поэтики трехстиший хокку. Это близко той «беззаботной легкости», что является определением бабочки, в образе которой китайский мудрец увидел себя во сне. Эта легкость родственна китайскому понятию цинсянь (сянь) – «чистая безмятежность», о которой говорит Акутагава, используя японский термин сэйкан. По мнению мыслителей прошлого, речь здесь идет о «безмятежности внутренней цельности духа», характерной для способа восточного мышления (например, И. В. Киреевский).
Еще одна очень характерная черта японской поэзии, проявляющаяся и в других видах искусства, состоит в философско-эстетических понятиях ценности пустоты, неисчерпаемости потенциала незримого, невысказанного, пустоты, одной из сторон которой является тишина, молчание, разговор без слов.
Классическим примером темы «разговора без слов» является стихотворение Рёкана «Славословие белому вееру»:
«Круглый веер, в его белизне – особый смысл. / Когда бы краски коснулись его, все бы сразу пропало. / А так – вроде бы ничего – и вместе с тем – целый мир: / И цветы, и луна, и постройки, и что угодно еще»[234].
Как прямое развитие темы «Белого веера» воспринимается другое стихотворение Рёкана:
«Во дворике тихом началось пышноцветье цветов, / Благоухание их проникает в комнату к нам. / Друг перед другом молча, без слов сидим. / Весенняя ночь вот-вот подойдет к концу».
Устойчивым рефреном звучит тот же мотив в четырехстишии Рёкана:
«Гляжу на тебя, а ты все молчишь и молчишь. / Но разве не бесконечны те слова, что ты говоришь. / Стопками в беспорядке на кровати разбросаны книги. / Дождь хлещет по сливе, за занавеской».
А вот другое стихотворение того же Рёкана, в котором вновь звучит тема «Белого веера»:
«Холодная ночь в пустом кабинете, / Дымок куренья вот-вот иссякнет. / За дверью бамбука густая роща, / На койке несколько томиков книг. / Вышла луна, и в пол-окошка бело, / Вокруг тишина, лишь насекомых стрекот. / Разве в этом не скрыт беспредельный смысл. / Друг перед другом молча, без слов (сидим)»[235].
Конечно, главное здесь – пустота, безмолвие. В этом «разговоре без слов» скрыт «беспредельный смысл».
Специалисты подчеркивают важное место, которое занимает в поэзии Японии (как и Китая) тема «сна-сновидения» (юмэ). С одной стороны, философско-буддийская концепция сна как иллюзорности, призрачности бренного мира («Пузыри на воде») и рядом лирико-поэтическое его восприятие как мечты, витания в облаках мечтаний, в дымке воображения. Тема «сна-сновидения» вообще присуща духовной культуре Востока.
Эта тема отчетливо проявляется, например, в знаменитом стихотворении старого Рёкана, содержащем ответ юной Тэйсин:
«В этом приснившемся мире / Сон, то, что снится во сне, / Сон и то, что во сне приснилось, – / Куда же сон поведет».
Тема «мечты-сна» и связи с творчеством хорошо выражена в известной китайской идиоме: «Во сне увидеть, как на кончике кисти появился-расцвел цветок». В этой идиоме закрепилась память о предании о вещем сне, приснившемся юному китайскому поэту Ли Бо[236].
Часто в теме «сна-сновидения» звучат иные интонации – витания в эмпириях мечты, надежд, устремлений, обретения пьянящей легкости гармонии, вдохновения. В этой же теме усматривают прямую связь с понятием «беззаботной легкости, раскрепощенности, блаженной расслабленности – кан (кит. сянь), о котором уже говорилось выше. Специалисты усматривают в нем «драгоценное качество», необходимое для пробуждения вдохновения.
Популярная тема традиционной японской живописи – «снег, луна, цветы» – как отражение особенностей времен года находит свое отражение и в поэзии. Об этом говорится в стихотворении Догэна (1200–1253):
«Весна – цветы,
Летом – кукушка,
Осенью – луна,
Зимой чистота и прохлада снега».
Уходящий в древность праздничный ритуал любования снегом зимой, цветом сакуры весной и луной осенью прочно вошел в традицию духовной жизни Японии. Ритуал этот в истоках своих имеет классическую культуру периода Хэйан.
И, конечно, в данном случае мы имеем дело далеко не просто с символами времен года. «Снег, луна, цветы», олицетворяющие красоту сменяющих друг друга четырех времен года, по японской традиции олицетворяют красоту вообще: красоту гор, рек, трав, деревьев, бесконечных явлений природы, в том числе и человеческих чувств. «Никогда так не думаешь о друзьях, как глядя на снег, луну или цветы – это ощущение лежит и в основе чайной церемонии. Встреча за чаем – та же встреча чувств…» Приводя известное конкодори – стихотворение «Вослед» Рёкана («Что останется после меня? / Цветы – весной, / Кукушка – в горах / И листья клена – осенью»), Кавабата пишет: «В этом стихотворении, как и у Догэна, простейшие образы, простейшие слова, незамысловато, даже подчеркнуто просто, поставлены рядом, но, чередуясь, они передают сокровенную суть Японии»[237].
И, безусловно, наибольший интерес представляют требующие домысливания слова о «красоте вообще» и о «сокровенной сути Японии». В этом проявляется и аварэ – ускользающая прелесть жизни, и тайна, и всё собравшая пустота вечности.
Басё (1644–1694), настоящее имя Дзисинтиро Гиндзаэмо, – великий японский поэт, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайку (хайкай, хокку). В Японии Басё и в наши дни пользуется огромным авторитетом, к его творчеству обращаются японские поэты разных поколений. Басё был близок к буддийской школе дзэн, оказавшей значительное влияние на его творчество.
Рядом с хижиной в предместье Эдо Фурукаве, где в течение длительного времени жил поэт, был посажен банан (басё), поэтому хижина получила название Банановой (басё-ан), отсюда и прозвище поэта[238]. Басё много путешествовал по стране, черпая силы и вдохновение в природе. В искусстве Японии оказался запечатленным облик Басё-странника. Вспомним, например, уже упоминавшийся знаменитый свиток Ватанабэ «Весенний пейзаж», на котором мы видим фигуру Басё. Помимо многочисленных трехстиший, в его литературное наследие входят хайбун («эссе») и кикобун («путевые дневники»).
В историю культуры Японии Басё вошел как мастер трехстиший. Именно он превратил хайку из простого народного стихотворения, нередко комического характера, в отточенный по своей форме вид поэтического творчества, в котором отразилось философское восприятие Мира.
Трехстишие хайку занимает достойное место в мировой поэзии. Это – уникальное явление японской культуры, вобравшее в себя ее своеобразные черты, сделавшееся достоянием мировой литературы. Хайку отражает особое поэтическое мышление, особое поэтическое видение. Хайку не дает полного описания события, явления, предмета. В нем главное остается как бы невысказанным, оно присутствует лишь намеком, символом. В нем остается простор для мысли читателя, домысливающего картину, которую автор трехстишия создает лишь небольшими, легкими, изящными штрихами.
Басё разработал поэтику хайку, выдвинув основные принципы для этого жанра: фуэкирюко («изменчивость неизменного»), саби («благородная печаль», «патина»), хосоми («утонченность»), каруми («легкость»).
Творчество Басё свидетельствует об исключительной любви поэта к природе. В этом отразилось его следование дзэн, но, пожалуй, прежде всего здесь ощущается присутствие Синто, в котором – основа японской национальной религии – синтоизма, строящегося преимущественно на культе Природы и культе Красоты. Вот почему, рассуждая о Природе и творчестве художника, Басё говорил своим ученикам – а их было более двух тысяч – о том, что необходимо быть естественным и постоянно обращаться к природе. Он утверждал, что если человек не способен видеть в вещах «цветок», то есть красоту, если он не видит луну, он становится варваром.
Стихи Басё отличаются предельной краткостью и точностью образов, вызывающих цепь понятных японским читателям ассоциаций. Вот его знаменитое хайку о вороне:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер[239].
Это стихотворение, в котором так удивительно точно передаются осенняя тишина и спокойствие природы и так зримо видится напряженный силуэт ворона, имело широкий резонанс не только в духовной жизни Японии, но и в Европе, вспомним хотя бы знаменитого «Ворона» Э. По.
