Люди с давних пор понимали важность зеленых насаждений. Петр I одновременно с постройкой Петербурга сажал сады.
В Москве же на этот счет обстановка сложилась неблагоприятно. Город веками рос стихийно и сохранил пороки средневековой сумбурной планировки с кривыми узкими уличками и чрезмерной теснотой застройки. Когда в XVIII столетии встала задача навести в городе какой-то порядок: расширить улицы, посадить деревья, — тогдашняя администрация не в силах была что-либо сделать, потому что вся земля до последнего клочка принадлежала частным собственникам.
Но в тех случаях, когда в распоряжении администрации оказывались свободные пространства, они предпочтительнее отводились не под застройку, а для посадки деревьев.
Такие свободные места город получил после уничтожения старинных оборонительных сооружений, двумя кольцами окружавших столицу. В былые века они защищали Москву от вражеских нашествий. С упрочением могущества России возможность осады Москвы уменьшалась, укрепления становились ненужными. Их снесли, и на освободившихся местах в конце XVIII века посадили деревья. Вместо прежних каменных стен Белого города протянулась цепочка бульваров: Пречистенский (ныне Гоголевский), Никитский, Тверской, Страстной, Петровский, Рождественский, Сретенский, Чистопрудный, Покровский, Яузский. Общая их протяженность 7 километров.
На месте срытого Земляного вала появилось кольцо Садовых улиц с непрерывной вереницей бульваров, скверов и палисадников на протяжении десяти километров от Крымской площади до моста через Яузу.
Потом заключили в трубу речку Неглинную, а русло засыпали землей — получилось довольно широкое пространство для посадки Екатерининского парка, Цветного бульвара и Александровского сада у кремлевской стены.
На этом озеленение Москвы прекратилось надолго. Созданные три полосы насаждений сами по себе прекрасны, но для большого города их было явно недостаточно. Превеликое множество запутанных улиц и переулков оставалось без единого деревца. А сажать из-за тесноты негде.
Только в начале XX века на нескольких наиболее спокойных и просторных улицах посадили вдоль тротуаров ряды лип. Они и поныне существуют на Большой Ордынке, улице Воровского и Ленинградском проспекте.
* * *
В советский период леса сажают много. Едва ли придет кому в голову упрекнуть Московский Совет, что он слабо занимается озеленением города. Успехи у всех на глазах.
Но пришлось и уничтожать.
Старые москвичи не могут забыть, как в 1935 году при реконструкции Садовых улиц было снесено их нарядное зеленое убранство. Деревья на бульварах, скверах и в палисадниках выкорчевали; землю сровняли экскаваторами и залили асфальтом. Многие вспоминают об этом событии с болью. Садовые улицы действительно были прежде красивы, а многие участки восхитительны. Мы, старики, помним; молодежь может судить по фотоснимкам. Известен, например, снимок Большой Садовой от нынешней площади Маяковского в сторону Кудринки — по обе стороны улицы, примыкая к домам, тянутся две роскошные зеленые полосы, составленные из густых лип, кленов, дубов, тополей и окаймляющих их кустарников. Вся эта красота в 1935 году уничтожена, и нам надо разобраться, плохо или хорошо тогда поступили, и не значит ли это, что в Москве вообще не берегут деревьев и варварски их истребляют.
Решить этот вопрос нам поможет отрывок из автобиографической повести К. Г. Паустовского «Беспокойная юность». В 1914 году автор работал вожатым трамвая и водил вагоны линии «Б» по Садовому кольцу. Правдивое свидетельство о том, каким в ту пору было уличное движение, для нас очень важно.
«Это была дьявольская работа, — пишет Паустовский. — Однажды у Смоленского бульвара на рельсы въехал белый автомобиль с молоком фирмы Чичкина. Шофер едва плелся. Он боялся, очевидно, расплескать свое молоко. Я поневоле плелся за ним и опаздывал. На остановках мой вагон встречали густые и раздраженные толпы пассажиров.
Вскоре меня нагнал один вагон линии „Б“, потом — второй, потом — третий, наконец — четвертый. Все вагоны оглушительно и нетерпеливо трещали. В то время у моторных вагонов были не звонки, а электрические трещотки.
На линии создавался тяжелый затор. А шофер все так же трусил по рельсам впереди меня и никуда не сворачивал.
Так мы проехали с ним всю Садово-Кудринскую, миновали Тверскую, Малую Дмитровку, Каретный ряд. Я неистово трещал, высовывался, ругался, но шофер только попыхивал в ответ табачным дымом из кабины.
Сзади уже сколько хватал глаз ползли, оглашая Садовые улицы трещотками, переполненные пассажирами „букашки“. Ругань вожатых сотрясала воздух. Она докатывалась от самого заднего вагона ко мне и снова мощной волной катилась назад.
Я пришел в отчаяние и решил действовать. На спуске к Самотеке я выключил мотор и с оглушительным треском, делая вид, что у меня отказали тормоза, ударил сзади чичкинский автомобиль с его нахалом-шофером.
Что-то выстрелило. Автомобиль осел на один бок. Из него повалил белый дым… Я увидел, как с Самотечной площади бегут к вагону, придерживая шашки, околоточный надзиратель и городовой. В общем на следующий день меня разжаловали из вожатых…»
А все произошло из-за того, что шоферу, боявшемуся расплескать молоко, некуда было сворачивать. На Садовых улицах между роскошными палисадниками лежала посередине проезжая полоска в десять метров ширины. Она предназначалась для движения в обе стороны всех видов транспорта, и на ней располагались два тротуара для пешеходов, две трамвайные колеи и две узенькие обочины между рельсами и тротуарами. Извозчичья пролетка еще могла притулиться на обочине и пропустить обгоняющий трамвай, а грузовому автомобилю тесновато.
Кольцо Садовых улиц — главная транспортная магистраль столицы. Если заторы и пробки из трамваев и извозчиков образовывались на ней даже в 1914 году, когда и автомобилей-то в Москве было всего с полсотни, можно представить, что начало твориться в тридцатых годах. Движение становилось просто невозможным. Пришла эра автомобиля, и потребовалось расширить мостовую. А для реконструкции улицы надо было перестроить все подземное хозяйство: переложить водопроводные, канализационные и газовые трубы, электрические кабели. Сохранить при этом деревья немыслимо, их пришлось удалить. Иного выхода не было, иначе нельзя.
Сейчас по расширенным Садовым улицам проходит в сутки всяких транспортных единиц больше, чем в описываемое Паустовским время проходило за год.
Вдоль тротуаров посажены теперь липы, но стоят они всего только в один ряд. Для большего нет места. Улицы продолжают называться Садовыми по старой привычке. Садов не стало.
К. Г. Паустовский — свидетель правдивый. Если в нем может проявиться пристрастие, то совсем в иную сторону. Мы знаем писателя как лирика и романтика, влюбленного в красоту живой природы. Его «Повесть о лесах» — лучшее, что написано на эту тему в художественной литературе. И мы знаем, что если возникнет конфликт между практическими нуждами человека и существованием дерева, Паустовский пренебрежет практикой и встанет на защиту дерева. Ласковый шелест листьев для него приятнее трамвайного грохота. И тем не менее из приведенного отрывка ясно, что деревья с Садовых улиц следовало удалить.
Это был единственный случай, когда в Москве уничтожали бульвары и сады. На первый взгляд — повод для упрека, а на самом деле упрекать не в чем.
Никто не имеет права заявить, что в Москве деревья якобы не берегут. Нет, заботливо берегут, усиленно сажают, тщательно ухаживают и тратят на это дело колоссальные деньги. В Москве довольно часто ломают дома, чтобы посадить деревья, но я лично не видал ни одного случая, когда срубали бы деревья, чтобы построить на их месте дома.
Ущерб, понесенный на тесном Садовом кольце, с избытком искупается широчайшим размахом озеленительных работ в других, более просторных районах столицы. В советский период в Москве создано несколько крупных парков и много сотен новых скверов; более тысячи улиц и переулков обсажены рядами деревьев вдоль тротуаров.
