Ознакомительная версия.
Марсель Гране
Китайская цивилизация
Китайская цивилизация заслуживает большего, чем быть предметом простого любопытства. Она может показаться странной, но – и это факт – в ней запечатлена огромная совокупность человеческого опыта. Никакая другая цивилизация в течение стольких лет не служила связующим звеном для такого множества людей. И тот, кто хочет называться гуманистом, не может позволить себе пренебрежительно относиться к культурной традиции, столь притягательной и насыщенной ценностями, которые выдержали испытание временем.
Похоже, что эта традиция сложилась где-то ко времени Рождества Христова, в эпоху, когда наконец-то объединившаяся китайская земля образует обширную империю. Возникшая в Китае цивилизация сразу же распространяет свое влияние по всему Дальнему Востоку и обогащается благодаря многочисленным контактам. При этом китайцы добиваются осуществления традиционного идеала, определяемого ими со все большей жесткостью.
Они привязаны к нему с такой страстностью, что зачастую представляют его своим важнейшим национальным наследием. Они нисколько не сомневаются в том, что за многие тысячелетия до христианской эры их предки были посвящены мудрецами в жизненный порядок, который и составил их силу. Основой их совершенной сплоченности становится чистота цивилизации первых веков. Наибольшее величие Китая приходится на самые древние времена. Его единство разрушается или восстанавливается в зависимости от того, слабеет ли или набирает силу незыблемый в принципе цивилизационный порядок.
Эти стройные взгляды обладают ценностью догмы, и им соответствует активная вера. Они вдохновляли все попытки исторического синтеза и в течение многих столетий оказывали решающее влияние на сохранение, передачу и восстановление документов: в нашем распоряжении нет ни одного текста, который мог бы считаться нетронутым и выражающим непосредственное мнение его автора. И в тех случаях, когда историки, археологи, истолкователи изображают себя всего лишь экспертами, и даже тогда, когда, казалось бы, их вдохновляет фрондерский дух, на них остается печать преклонения перед традицией. Они определяют события или даты, устанавливают тексты, выявляют позднейшие вставки, классифицируют сочинения не в духе объективной отстраненности, а в надежде сделать еще более явственным как в самих текстах, так и у их читателей осознание идеала, который история не сумела бы объяснить, ибо он предшествовал истории.
Мы будем руководствоваться иной позицией.
Некогда на Западе рассказывали историю Китая в китайской – или очень к ней близкой – манере, не трудясь отмечать ее догматический характер. Сегодня в Китае пытаются размежевать ложное и истинное в собственных традициях. Западными учеными используются местные критические работы, но при этом они часто забывают упомянуть о предпосылках, из которых те исходят. В общем они оказываются малочувствительными к слабостям чисто литературного толкования истории. Несмотря на критический подход, они лишь в редких случаях осмеливаются признать, что факты остаются неуловимыми.
Достаточно ли датировать текст, для того чтобы содержащиеся в нем суждения сразу же стали доступными для использования? Например, какую действительность открывают китайские документы о древних формах землепользования, если, заняв определенную позицию в отношении их даты и ценности, воздерживаться от признания, что выделяемый земледельцу, по их мнению, участок в пять или шесть раз меньше поля, которое в наши дни считается необходимым для того, чтобы прокормить одного человека в краях с самыми плодородными и лучше всего обрабатываемыми землями? Литературная история обрядности представляет значительный интерес, но разве удастся хорошо ее воссоздать, если обнаруживается, что, во-первых, среди перечисленных как используемые в обрядах предметов ни один – или близко к этому – не был найден при раскопках, а во-вторых, что среди найденных при раскопках предметов лишь очень немногие хоть как-то упомянуты в описаниях обрядов?
Работы по раскопкам едва начаты. К тому же китайская археология вдохновляется начетническим духом. Важно сразу же предупредить, что имеющиеся в нашем распоряжении документы отмечены утопизмом. Остается понять, представляют ли они ценность в своем нынешнем виде.
Эти документы не позволяют восстановить последовательность исторических фактов. Они не дают возможности с какой-либо степенью точности описать материальную сторону китайской цивилизации.
Так же как подробности войн и политических интриг, мы не знаем административные установления, экономическую практику, манеру одеваться и т. д. Напротив, мы в изобилии обладаем драгоценнейшими свидетельствами о различиях в эмоциях или в теоретических взглядах у разных кругов Китая по отношению к одежде, богатству, искусству управления, политики или войны… Но прежде всего мы осведомлены о тех жизненных позициях, которым покровительствовала ортодоксия. Однако же, опасаясь что-либо утратить из своего прошлого даже в тех случаях, когда они озабочены прежде всего созданием чисто идеальной его реконструкции, китайцы сохранили массу сведений, которые противоречат ортодоксальным теориям.
Пока что, если отнестись с недоверием к иллюзорно точным сведениям, нет никакой возможности написать учебник по Древнему Китаю. Однако же отнюдь не невозможно продвинуться довольно далеко в познании Китая, если ограничиться определением взятых в их совокупности жизненных позиций, характерных для его древней социальной системы.
Дух, в котором я задумал настоящую работу, сводится к следующему: попытаться определить социальную систему китайцев; попытаться выявить, что в ней есть своеобразного (в политической жизни, в нравах, мышлении, в истории мысли и истории нравов); попытаться также обозначить, что содержит она из широкого человеческого опыта и что позволяет заключить, как часто при переходе от цивилизации к цивилизации оказываются различны только способы выработки символов; попытаться, наконец, раскрыть эту систему поведения в присущих ей действиях и движениях. Именно этот дух вдохновлял мои подготовительные работы. Частью они опубликованы; при их печатании я подчеркивал, что они имеют характер вводных исследований, и одновременно осуществлял последовательно критический анализ фактов, идей и документов. Сегодня же я представляю обобщающий труд. Мне пришлось быть более строгим. Соответственно я оказался вынужден отделить историю мысли от истории политических событий и социальных обстоятельств. – История мысли составит содержание дополнительного тома: в нем можно будет увидеть, как китайская мысль в ходе развития, находившегося в теснейшей связи с эволюцией нравов, уже с эпохи Хань пришла к схоластике, дополнявшей ортодоксальное учение о жизни. Тем не менее под оболочкой условных форм эта мысль скрывает, наряду с замечательными конкретными поэтическими и пластическими особенностями, свободное движение мысли, действующей там без помех и как бы в укрытии. – Эти выводы подтвердят, да и дополнят заключения, к которым нас подводит настоящий том. Эволюция нравов свидетельствует о последовательной смене идеалов, преобладающих в определенных кругах. Она, похоже, подводит как к своего рода отправной точке к прославлению чрезвычайно жесткого конформизма. В этом проявляется та господствующая деятельность, которую с момента образования Империи осуществляют в жизни нации социальные классы: внешне их деятельность выглядит верховенствующей, поскольку роль государства и администрации (теоретически) сводится к воспитанию нравственных и интеллектуальных качеств, отличающих честного человека и важнейших у чиновника. Китайская история с трудом подчиняется необходимости сохранения пережитков и с еще большим трудом – признанию нового. Можно, впрочем, предполагать, что под оболочкой претендующей на абсолютную власть ортодоксии нравственная жизнь продолжала развиваться свободно. Бесценны приметы, благодаря которым можно разглядеть, что она не прекращала вдохновляться древними, уцелевающими от оскудения идеалами. Вместе с тем под давлением обстоятельств она сумела-таки обновить свои идеалы, ибо достижение имперского единства сопровождалось совершенно новым распределением общественных обязанностей.
Как в истории общества, так и в политической истории наступлением имперской эры словно бы отмечается некий разрыв. Вот почему я остановил это исследование Древнего Китая на эпохе Хань.
Первая часть этой книги посвящена политической истории. Она открывается главой, в которой я анализирую традиционную историю с ее начала и до времени императора Уди (140–87) династии Хань. (Приводимые без уточнения даты относятся к дохристианской эре.) Древние традиции знакомят если и не с самими фактами, то хотя бы с китайскими взглядами. Начиная с того момента, когда появляются датируемые летописи (VIII в.), критическая мысль оказывается в состоянии установить несколько фактов, но они скудны (прежде всего крайне схематичны) и конечно же крайне разрозненны. Требуется немалая дерзость даже для того, чтобы наметить основные направления политической эволюции, приведшей к созданию Китайской империи. Пытаясь об этом рассказывать, я без зазрения совести оставлял обширные пробелы. Я отказался рисовать портреты, когда в моем распоряжении о героях имелись только сказочные предания. Я не стал описывать войны, когда в моем распоряжении оказывались только отрывки из эпопей, романов или героических поэм. Я не пытался восстанавливать замыслы стратегов или проекты политиков, если даже достигнутые ими фактические результаты мне удавалось понять лишь с большим трудом. По преимуществу я опирался на примеры и выделял только решающие моменты. О царствованиях императоров Цинь Ши Хуанди и Уди известно лишь по неполным и не очень надежным документам, но события приобретают тогда такой размах, что подстерегающая критическую мысль опасность впасть в заблуждение внушает меньший страх. Я воздерживался от изложения малейших предположений по ставшим модными вопросам, как, например, о заселенности Китая: сформулированные на основе языковых предубеждений или же положений всеобщей истории гипотезы страдают тем, на мой взгляд, серьезным недостатком, что сужают поле исследования, на котором должна бы работать предысторическая археология. Я ограничился попыткой очертить параллелизм в прогрессе освоения земель и в образовании политических объединений, стараясь пролить свет на один важный факт: как только поднялись крупные феодальные уделы, поглотившие владения мелких вождей и растворившие островки варварства, так чувство цивилизационной общности побудило китайцев встать на защиту от набегов образующихся варварских конфедераций и заставило их согласиться с объединением страны в великую империю. Таким путем они пришли к тому, что я называю цивилизационным объединением, могучим и активным объединением, не считая себя при этом обязанными окружать государство и идею государства тем престижем и тем авторитетом, в которых жители Запада охотно видят необходимое основание всякой национальной жизни.
Ознакомительная версия.
