Станюкович Константин Михайлович
Оба хороши
Константин Михайлович Станюкович
Оба хороши
Рассказ
Посвящается Н.Н.Фирсову (Л.Рускину)
I
Шторм ревел целую неделю.
Обледеневшие пароходы и парусные суда прятались от бури в закрытых рейдах и бухтах Черноморского побережья или отстаивались в море, стремительно раскачиваясь на вытравленных канатах своих якорей.
Моряки, напряженно-серьезные, зябли на ледяном норд-осте и чаще вспоминали бога, берег и близких.
II
В этот ледяной шторм в большой, холодной комнате дома, у самого моря, близ Алупки, ходил взад и вперед высокий, крепкий, слегка сутуловатый старик с длинной седой бородой. Он то и дело выходил на террасу и взглядывал своими острыми, небольшими, загоравшимися злым блеском глазами на бушующее море.
Прибойные волны как бешеные вздымались на высоту, и их седые верхушки заливали берег и обкатывали окна нижнего этажа.
Водяная пыль обдавала худое морщинистое лицо старика, но он, казалось, не обращал на это никакого внимания.
Он снова прислушивался к гулу бури, снова взглядывал в седые беснующиеся волны, возвращался в залу и снова шагал взад и вперед, опустив свою седую голову. Из груди по временам вырывались тяжелые вздохи. По временам старик встряхивал свою голову, словно бы отгоняя тяжелые мысли, приникал к окну и задумывался.
Вот уж три года как живет в этом небольшом доме у моря Алексей Иванович Долинин.
Он живет одиноко, почти никто его не навещает.
Нелюдимый, и он никуда не ходит. Днями он шагает по комнате и с террасы любуется морем, а по долгим бесконечным вечерам, когда нередко завывает ветер в трубах и раздается визг ставней и дверей, он сидит в кресле за книгой. Но часто он отрывается от нее и думает какую-то долгую думу.
Все в этой местности знают, что Алексей Иванович Долинин - из Петербурга.
Благодаря нелюдимости Алексея Ивановича его прозвали хмурым барином. Про хмурого барина сложились целые легенды.
Одни говорили, что он - бывший сановник; другие, что он - просто профессор-чудак, имевший какие-то семейные неприятности и потому живший одиноко в Крыму; третьи наконец считали Долинина тронутым. Но все решили, что он беспокойный и неприятный человек, избегавший знакомств с соседями и друживший только с татарами.
III
Сегодня хмурый барин был особенно мрачен и раздражителен. Он то и дело дотрагивался до электрического звонка.
Когда входил, ловко и мягко ступая по комнате, старый, низенький, сухощавый, поджарый татарин Абдул, живший у Долинина несколько лет, старик резко спрашивал:
- Почтальона не было?
- Не было, бачка, - неизменно отвечал татарин.
- А почта не проезжала?
- Сейчас проехала.
И, заметив, что Долинин омрачился, татарин ласково прибавил:
- Еще, может, тяжелая почта подойдет, тебе и будет письмо, а ты дурные мысли брось. Аллах все переменит. Твой аллах такой же, как и наш. Захочет накажет, захочет простит. А хочешь, Абдулка отнесет на станцию телеграмму, и ответ получишь. Только напрасно монеты бросаешь.
- Не надо, - ответил Долинин.
- И хорошо. Монеты даром не уйдут. А пора тебе, бачка, есть, уже первый час, а ты не евши.
- Не хочу.
- Так хочешь я сбегаю в Байдары. Твоего знакомого барина позову?
- Спасибо. Не надо.
- "Не надо, не надо"... так один и останешься. Вовсе заскучаешь. Ты послушай Абдулку: как человек один, всякая дурная мысль и пойдет в башку. Даже и коза и баран не любят одни.
Алексей Иванович улыбнулся и почти нежно проговорил:
- И чего ты со мной, Абдул, остаешься? Жалованье получаешь маленькое, подарков не делаю, а ты вот ходишь за мной как нянька... Уходи, и я, брат, не буду сердиться... Я знаю тебя. В Симеизе тебе предлагают место садовника, там и больше карбованцев... и жить там на большой даче лучше... И народ... А здесь, с хмурым барином, эко веселье... Оставляй меня лучше.
- Тебе хорошо и мне хорошо. Даром что Алла строгий к чужой вере. Помню, что ты коня мне купил и дочку вылечил. Добро-то я помню.
- И дурак ты, Абдулка, что помнишь, - резко сказал Долинин. - Лучше не помнить. И тебе веселее будет. И карбованцев больше.
- И худо ты Абдулку понимаешь. А еще ученый человек и говорил, что ваш аллах добрый... Так сбегать?
- По этакому-то холоду?
- Оделся в тулуп и айда!
- Не нужно, не ходи.
Хмурое лицо Долинина осветилось мягкой улыбкой. Он порывисто пожал руку татарина и отвернул от него взволнованное лицо.
Раздался сильный стук за дверями. Татарин выбежал.
IV
Через минуту в комнату вошел молодой человек в полушубке, с закрасневшимся от холода лицом, и быстрыми шагами направился к Долинину.
Перед ним был его сын Николай.
Словно бы нарочно, старик стал еще хмурее.
- Пожаловал? - сдержанно и, казалось, недовольно спросил старик.
А у самого сердце билось от радости.
Он протянул свою маленькую, белую барскую руку, отстраняясь от поцелуев сына, и спросил:
- Верно, едешь в Севастополь?
- Нарочно приехал проведать, слышал, что ты болен.
- Что ж, спасибо. Очень рад. Абдул, поскорей самовар! Да скажи Марфе, чтобы живо закусить. Я, братец, обедаю в три, а ты, может быть, проголодался... Преуспеваешь, конечно? - с иронической ноткой произнес старик.
- Ничего себе. По-прежнему доцентом.
- А я, как видишь, не преуспеваю. Кури, брат. Что ж, Абдулка, не дают! Да скорей!
И нетерпеливый старик выбежал из комнаты распорядиться.
V
Курчавый и красивый брюнет, лет под тридцать, снял с себя полушубок и остался в щеголеватой дорожной австрийской куртке на меху.
Он внимательно оглядел плохо прибранную комнату с большим письменным столом посредине, на котором стояла большая фотография какой-то красивой молодой женщины и в беспорядке лежали книги и журналы. Везде валялись окурки папирос, везде был пепел и много пыли. Все в этой комнате напоминало о заброшенности старика.
В голове молодого человека невольно пробегали мысли о прошлом времени, когда еще он мальчиком-гимназистом был другом отца и любил его безгранично. Отец тогда, казалось, любил без памяти сына, не раз разговаривал с ним и советовался, как с равным. Нередко он вместе с ним готовил уроки, ездил с ним на шлюпке под парусами, рассказывая сказки и интересные истории. Тогда они были неразлучны...
А потом...
У молодого человека уже не было той любовной жалости, которая прежде по временам загоралась в сердце мальчика, когда отец, бывало, тосковал и прихварывал. Но зато теперь молодой человек стал серьезнее и гораздо проще и трезвее смотреть на отца. Он видит его не в прежнем идеальном свете. Ореол уже исчез.
"А все еще хорохорится и считает себя умнее других!"
Так подумал сын, и ему было и досадно и обидно, что отец принял его так сухо.
"Эгоистом он стал!" - решил Николай.
То же самое думал о сыне и отец, когда, вернувшись в комнату, глядел в жизнерадостное, покойное лицо сына.
"Самодоволен... конечно, считает себя безупречным... И благополучен... А я!?"
И старик напустил на себя еще большую бесстрастность, когда спросил:
- По-прежнему у вас нынче каждый за себя, а бог за всех?
- Вроде того, отец. А ты все еще не угомонился?
- Как видишь, Коля, - ответил старик и прибавил: - Пей лучше чай и закусывай... Я нарочно заказал для тебя битки в сметане. Ты любишь, кушай, а то поругаемся.
- Действительно я голоден.
После закуски Николай осведомился о делах отца.
Отец поморщился, точно от зубной боли, и ничего не ответил.
- Может быть, тебе нужны деньги? Так я могу.
У старика закипела злость. Он вспомнил, что ради этого сына, когда тот был мальчиком и заболел, он закладывал последние вещи и потом для него готов был снять рубашку, а Николай теперь вместо того, чтобы прислать отцу денег, спрашивает, нужны ли они ему.
- Спасибо! Мне денег не нужно... - промолвил Долинин. - Бывали плохие дни, так у меня банкир есть.
- Банкир? Где ты и здесь отыскал банкира? - не без улыбки спросил Николай.
- А вот этот самый Абдулка где-то достает. И смотри, какой дурак этот татарин, - иронически усмехнулся старик, - не спрашивает, нужны ли деньги, а приносит до пенсии. Ну, а твои как дела, Николай?
- Я, отец, по одежке протягиваю ножки, - ответил Николай.
- Молодец! Рад, что ты не в меня. Надеюсь, долгов у тебя нет?
- Ни гроша! - не без горделивости ответил Николай.
- Ну, а я, - произнес старик, - бываю легкомыслен. Долги есть и порядочные.
Прошло несколько мгновений в молчании.
Но старик, по обыкновению, не удержался, чтобы не сказать насмешливым тоном:
- Ты, конечно, в восторге от новейших гениев?
- Еще бы! Они открыли новые пути. Они описывают те ощущения и ту правду, до которой не осмеливались дойти ваши старые корифеи, те только показывали частицу правды, а не всю... А у наших писателей и смелость и сила. Они ни перед чем не испугаются.
- Действительно они ничего не боятся и показывают себя во всем самодовольном блеске невежества, - презрительно перебил старик. - Вместе с твоими любимцами ты, верно, беззаботен относительно старой литературы?.. Идей в художестве не нужно? Одни настроения? Разумеется, и модная певичка для вас предмет поклонения?
