Александр Шубин - Свобода в СССР

Мы живем в обществе, которое питается соками советской эпохи. Ее энергии хватает, чтобы служить базисом экономики и культуры. Эта эпоха, которая вроде бы принадлежит только прошлому, все еще живее, чем современность, с ее подспудной мечтой «превзойти» советский уровень. Что же, раз так сложно превзойти, требуется победить советскую культуру как–то иначе – дабы население не тянулось в эту сторону. Не выходит добиться роста уровня жизни, снижения уровня социального расслоения, восстановить культурные и человеческие связи на пост–советском пространстве, создать культурные образцы, способные затмить советские достижения. Вместо того, чтобы поискать системные дефекты в нынешней регрессирующей социальной системе, возникает соблазн представить советское общество в качестве невиданного монстра, которым пугать детей и взрослых.

Такое поведение закономерно, последующие властители ругают предыдущих, а население еще долго ностальгирует по прошлому (особенно, если новый режим не способен предъявить собственных достижений). Объективность требует встать над схваткой консерваторов и либералов, апологетов и обличителей. Реальный опыт многоцветен, и модель прошедшей эпохи не сводится к черной и белой краскам. Для начала нам нужно освободиться от нескольких мифологических схем, которые затрудняют постижение идеологического опыта, потому что слишком уж откровенно служат современным политическим задачам.

Миф первый: советское общество на протяжении всей его истории было тоталитарной казармой, где запрещались любые разногласия, и люди слепо подчинялись идеологическим решениям Политбюро ЦК КПСС. А кто хоть в чем–то не подчинялся – тот репрессировался.

Миф второй: советское общество было бесконечно отсталым от демократических стран Запада, глухой архаикой, провалом в древность. Следовательно, как бы ни была отсталой современная Россия – она все равно идет светлой дорогой либерализма вперед — из глухой древности к полу–феодальному капитализму.

Миф третий: СССР был бесконфликтным обществом всеобщего благоденствия, которое могло бы просуществовать в этом же виде еще сто или тысячу лет, если бы не предатели Хрущев, Горбачев и Ельцин.

Историкам уже приходилось приводить тысячи аргументов, даже десятая их часть способна опровергнуть эти мифы научно. Но кому сегодня есть дело до науки и научных доказательств? Лишь небольшому слою рационально мыслящих людей, стремящихся вырваться из сумрака мракобесия, окутавшего мировоззрение современного россиянина. Что же, нам предстоит и дальше идти этим путем, собирая во тьме тех, кто понимает ценность Знания и стремится строить жизнь, опираясь на Знание, а не на зыбучие пески.

А теперь поговорим о мифе четвертом: советское общество было несвободным. Как и всякий миф, он содержит часть правды – свобода в СССР была ограниченной. Как является она ограниченной в любом обществе. Можно ли сказать, что служащий в офисе или рабочий у конвейера в разлиберальнейшем западном обществе – свободен? Можно ли сказать, что свободно общество, опутанное законами, в которых может разобраться только опытный юрист?

Свобода – это пространство, где человек может действовать по своему усмотрению, выражать себя. Но для этого он должен быть свободен и внутри – свободен от тех же мифов, которые навязывает человеку Система. Свободен от собственного животного начала. Свободен от социального господства. Свободен творить свою жизнь. Свободен не просто говорить, что думаешь, а думать, сопоставлять, искать Правду и отстаивать ее. Свободен обустраивать жизнь свою так, как хочется жить – не мешая такому же праву других. Такая свобода всегда ограничена. Но в разных обществах она ограничена в разной степени и на разных направлениях[1].

Большинство советских людей чувствовали себя вполне свободными, потому что освоились в обществе, в котором жили. Также не ощущают себя несвободными жители Западной Европы, хотя переселенец из «несвободных» стран Востока мучается в Европе из–за многочисленных непонятных ему правил и ограничений.

Советский социальный костюм 60–70–х гг. «не жал», потому что прежний – довоенного образца – был слишком тугим. Жители коммуналок ощущали прилив свободы, переселяясь в отдельные квартиры. Интеллигент задыхался от свободы, приобщаясь к тайнам сталинской поры (приоткрывая только самый краешек). В 70–е гг. человек уже вырастал из «костюма», несвобода ощущалась острее — хотя сфера свободы, как мы увидим, расширялась. Просто она росла медленнее, чем потребности в самовыражении, интеллектуальном поиске. Советское общество «разогнало» рост потребностей, и теперь не успевало за ними.

Там, где человек осознает свою несвободу, возникает противоборство. Человек так устроен, что несвобода его тяготит. Лучше уж не знать о ней. А узнал – и поневоле начинаешь прощупывать – где несвобода начинается, и нельзя ли расширить свободу.

Стоит ослабить пресс репрессий – искатели свободы начнут находить друг друга. Не потушишь огонек – сбегутся на него из темноты другие со свечками, разложат костер. Вот дилемма для властей: и хорошо, когда люди у костра сидят, под гитару расслабляются, да как бы пожара не вышло.

Если многим становится «тесно», поиски свободы выливаются в освободительное движение. Власть пытается разбить противника на дальних подступах – с помощью пряника социальных благ и кнута репрессий. Но пряников не хватает на всех, а кнут – обоюдоопасное орудие. Замахнулись на врага, а хлестануть могут по кому угодно. Ведь Человек, мечтающий о свободе, сидит в каждом из нас.

Сталинский режим стремился превратить общество в идейно–политический монолит. Но полностью обеспечить монолитность Системы не удавалось и при сталинском тоталитаризме[2]. В теле режима постоянно образовывались разнородные плотные группы, которые пытались лоббировать свою политику, продвигать свои кадры. Кланы росли, им становилось тесно, и борьба достигала такого накала, что одна из группировок должна была проиграть и покинуть поле. В плюралистическом режиме предусмотрена ниша оппозиции, авторитаризм отправляет проигравших в комфортную отставку, но тоталитаризм не может позволить себе такую роскошь. Ведь, как показал опыт 30–х гг., проигравшие вожди плетут интриги, стремятся взять реванш в борьбе стратегий[3]. Поэтому тоталитарная борьба чиновников за место под солнцем – это борьба на уничтожение. Если питерские заняли слишком много постов – это повод для представителей остальных кланов ненавидеть выходцев из северной столицы и требовать резни. Если Маленков был в 1946 г. снят с должности, и при этом не был отправлен в застенок – это беда Абакумова. Потому что, вернувшись в высокий кабинет, Маленков не остановится, пока не уничтожит противника. Таковы правила тоталитарной игры – проигравший должен либо умереть, либо по крайней мере – быть надежно заперт. Иначе на следующем витке противоборства он уничтожит тебя. Система не была готова к тому, чтобы терпеть автономные кланы чиновников – в 30–е гг. они несли угрозу стратегии Центра, и Центр выжигал их каленым железом. Но к середине 50–х гг. задачи, которые ставил перед партией Сталин, были в основном выполнены, форсированная тоталитарная модернизация завершена. Новый этап развития советской цивилизации требовал новых правил, и только политические привычки Сталина, выработанные в 20–30–е гг., сохраняли отжившие тоталитарные порядки.

Разумеется, смерть Сталина не могла привести к немедленному переходу от тоталитаризма к авторитаризму. Тоталитарные институты имели собственную жизненную силу, и потребуется несколько десятилетий их эрозии, прежде чем они «переродятся», изменят свои функции с мобилизационно–репрессивных на охранительно–согласовательные. Обстановка «Холодной войны» требовала дополнительного сплочения рядов. Сталинская шпиономания была связана не только с особенностями его психологии, но и с реальными утечками информации, цена которых в ракетно–ядерный век была критически велика.

Сталин умер, а его наследники, воспитанные кровавой эпохой, продолжали борьбу не на жизнь, а на смерть между собой («дело Берия» и т.д.). Может быть, тоталитаризм и террор могли существовать дальше? Но страх перед неизбежной гибелью после очередного поражения довлел над вождями. И это стало одним из механизмов перехода к более гибкой системе.