Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Как-то мельче и мельче становится наша исто­рия. В обоих смыслах: измельчается и мелеет. Да и как не измельчиться, если умельчилась сама страна после того как осыпались с нее «союзные» республи­ки, словно плохо закрепленные кули с перегружен­ного воза на проселочном ухабе. И как не обмелеть, если, глядишь, в истоках ее уже не полноводный ове­янный легендами Дунай, не могучий назначенный ис­ториками «путем из варяг в греки» Славутич или хотя бы мелкая и промозглая, но привольно безбрежная Ладога, а сухие обглоданные конскими табунами мон­гольские степи. И Россия уже не Русь-матушка, «Тре­тий Рим», собирательница земель русских, а злокоз­ненная Московская Орда, поработившая пол-Евро­пы и до самого упора не пускавшая эту полу-Европу в распростертые объятия чадолюбивого НАТО. И уже Александр Невский не великий полководец, спас­ший Отчизну от полчищ позарившихся на ее несмет­ные богатства алчных папских приспешников, а тать в нощи, воровски отнявший добычу у ватаги шведских озорников; не святой воитель, отстоявший исконную веру отцов, а беспринципный интриган, торговавший родиной оптом и в розницу. Вот и Дмитрий Донской вовсе не благословленный на ратный подвиг святым радонежским старцем защитник Русской земли, а ис­торгнутый из лона православной церкви ханский сат­рап, на совести которого десятки тысяч христианских душ, погубленных ради того, чтобы не подверглась сомнению его лояльность хозяину-чингизиду.

Плюрализм, господа, плюрализм. Плюралистов развелось – плюнуть некуда. А прочтешь очередное плюралистическое творение – так ведь хочется, ох, как хочется! Однако ничего, запьешь пивком и за дру­гого плюралиста садишься. Потому как нет альтерна­тивы. Ибо всякого нормального человека время от времени вдруг возьмет да посетит неуемное желание прознать, что же все-таки у нас на самом деле в про­шлом – то, черт возьми, творилось. А где прознаешь? Не в учебниках же, не в энциклопедиях советских. Вот и приходиться, плюясь, читать их, плюралистов. А они и рады. Строчат себе – ничего у них святого. На саму Куликовскую битву, едва ли не единственное светлое пятно в нашем непроглядном татарско-империали­стическом прошлом, можно сказать, покушаются!

Вот и славненько, вот и почитаем...

Очень может быть, нынешним младшим поко­лениям не довелось познать классику представле­ний советского периода о Куликовской битве. Мо­жет быть, склероз и сквозняки перестройки выветри­ли эту классику из дальних закоулков памяти старших поколений, когда-то запихнутую туда школьной про­граммой и пролежавшую мертвым грузом в силу не­востребованности истории, как и прочих школьных предметов, в буднях советской действительности. По­этому уместно будет хотя бы вкратце напомнить и ста­рым и малым классический сценарий советского вре­мени: «Руси защитник».

В свете марксистской исторической науки ко времени Мамаева побоища – последней четверти XIV столетия – уже полтора века стонал народ мно­гострадальной Руси под тяжким татаро-монгольским гнетом, а многочисленные удельные князья вместо того, чтобы объединиться и совместными усилиями сбросить ненавистное иго, продолжали раздирать Русь княжескими междоусобицами и грызться за яр­лыки на великие княжения. Самое великое из вели­ких княжений и самый желанный ярлык – уже не Киев, разоренный в княжеских распрях и окончатель­но добитый Батыем. Прежняя столица Киевской Руси потеряла всякое политическое и духовное значение, а ведущую роль на северо-востоке бывшей Киевской Руси давно перехватил Владимир-на-Клязьме – офи­циальная столица самого сильного в прошлом из Залесских княжеств. Но и Владимир уже далеко не пуп Русской земли. В великом княжестве Владимирском на законном основании обладателя ханского ярлыка заправлял московский князь Дмитрий Иванович и с успехом делал это из своей вотчины, Москвы, превра­тив ее де-факто в столицу великого княжения. Надо полагать, богаты, многолюдны и притягательны ста­ли новые стольные грады на Клязьме и Москве-реке, судя по тому, что даже назначенные Константинопо­лем русские митрополиты не засиживались на своей захолустной и бедной киевской кафедре, а норовили перебраться во Владимир, а там и в Москву, где кипе­ла настоящая жизнь, где сформировался новый рус­ский политический и экономический центр и обре­тался столичный бомонд.

В борьбе за великокняжение и соответствующие ему привилегии с Московским постоянно соперни­чали другие великие княжения северо-восточной Руси: Тверское, Суздальское, Рязанское и Смолен­ское. В этой шедшей с переменным успехом борьбе без правил ко времени Куликовской битвы обозначи­лось преимущество Москвы и личное первенство ее великого князя Дмитрия Ивановича. Однако эти пре­имущество и первенство не распространялось на ос­новного соперника Москвы в «собирании русских зе­мель» – великое княжество Литовское и, соответст­венно, главного противника верховного московского владыки – великого литовского князя Ольгерда Гедиминовича. В долгой истории их противоборства, вошедшего в историю как первый период московско-литовских войн или попросту Литовщины, Ольгерд трижды ходил на Москву в 1368, 1370 и 1372 годах, в то время как московские князья о походах на литов­скую столицу Вильню, современный Вильнюс, даже не помышляли. Результатом этих войн, в целом не вы­явивших явного победителя, стал договор о «вечном мире». Мир оказался не таким уж вечным, и сразу по­сле смерти Ольгерда в 1377 году, непосредственно накануне Мамаева побоища, Москва начала приби­рать к рукам так называемые Верховские княжест­ва на Брянщине – захваченные Литвой остатки быв­шего великого Черниговского княжения. В 1379 го­ду московское войско совершило поход к Стародубу Брянскому и Трубчевску, в результате чего тамошний князь Дмитрий Ольгердович пошел в услужение к своему московскому тезке и наряду с другими брян­скими князьями да боярами через год оказался дей­ствующим лицом Куликовской битвы.

У самой этой битвы имелась некоторая предысто­рия. Татары устраивали набеги на Русь практически ежегодно, поскольку даней им, как водится, не хва­тало. Те выплачивались по разным причинам нерегу­лярно и, как водится, в гораздо меньших объемах, чем хотелось бы ордынским правителям. Потому ханы и мурзы вместо того чтобы делиться своими «скромны­ми» доходами с рядовыми нукерами, посылали тех на «подножный корм» на русские земли. Нукеры непло­хо подкармливались, а заодно поддерживалась бое­вая форма их военачальников. За три предшествовав­ших Куликовской битве года летописи фиксируют три крупных ордынских вторжения.

В 1376 году татары разграбили одно из Верховских княжеств, Новосильское, по современной гео­графии где-то на северо-востоке Орловской области. Весьма вероятно, что в то время Новосиль находил­ся в вассальной зависимости от Москвы. По крайней мере, достоверно известно, что московский князь Си­меон Гордый в конце 40-х годов XIV в. купил у своего тезки, новосильского князя, некую волость Забере­гу, а в конце 60-х годов Дмитрий Иванович «поменял» неудобного ему новосильского князя Ивана Семено­вича, слишком явно ориентировавшегося на Литву, на лояльного Москве его брата Романа. Так что защищать Москве в Новосиле было чего. Потому на защиту Но­восильцев от татар вроде бы даже вышло московское войско, но до столкновения однако дело не дошло, та­тары успели ретироваться раньше. А может быть мо­сквичи не слишком-то спешили. Факт сам по себе ин­тересный, так как Куликово поле находится в общем и целом по дороге из Москвы в Новосиль. Впрочем, принадлежало ли само легендарное поле Новосильскому, Пронскому или какому другому княжеству, ска­зать нелегко. Плоховато в те времена было с карто­графией. Границы княжеств явно не маркировались, «государственная» принадлежность определялась ис­ключительно иерархией вассалитета – штукой весь­ма капризной. В соответствии с этой иерархией вели­кое княжество Московское состояло из нескольких не всегда смежных лоскутов, одним из которых, возмож­но, был Новосиль. Другой лоскут – эксклав – Белозерское княжение, превосходящее по размеру собствен­но московскую метрополию в несколько раз, – был отделен от Московского Ярославским, Ростовским и Суздальским княжествами. При такой политической географии стоило, например, удельному князю Ка­шинскому объявить себя вассалом не тверского, а московского князя, как незримая граница между ве­ликими княжествами Тверским и Владимирским тут же сдвигалась на сотню километров к востоку. И на­оборот. А метания смоленских князей между Литвой и Москвой мгновенно перемещали виртуальную ли­товско-московскую границу туда-сюда на пару-трой­ку сотен километров.