Александр Быков - Эпоха Куликовской битвы

Образование Русского централизованного государства в XIV–XV веках — одно из самых важных и многогранных явлений отечественной истории. Однако и в дореволюционной, и в советской России практиковалась односторонняя оценка этой эпохи — исключительно с позиции «мы болеем за Москву!». Любые действия, ведущие к усилению Московского княжества, рассматривались историками как прогрессивные и этически оправданные, а любое им противодействие — как проявление реакции и даже как предательство национальных интересов России.

Но историю нельзя представлять в виде черно-белых картинок борьбы «добра» со «злом», тем более что под «добром» и «прогрессом» обычно подразумеваются современные идеалы, а под «злом» и «регрессом» — все, что в эти рамки не вписывается.

Но судить таким образом о событиях прошлого — большая ошибка. История создания Русского централизованного государства связана с целым рядом войн и восстаний, в которых участвовали самые широкие слои населения. Стало быть, у каждой из сторон была «своя правда». И людям современным необходимо постараться ее увидеть.

При создании этой книги авторы пытались сквозь толщу веков услышать голоса живых людей Средневековья, понять мотивы их поступков.

Однако при изучении первоисточников нам пришлось учитывать, что основная масса сохранившихся до нашего времени письменных документов XIV–XV веков — летописей, актового материала — связана либо с московской великокняжеской властью, либо с митрополичьим двором. Поэтому особое внимание мы уделили независимому летописанию Новгородскому, Рязанскому, Тверскому).

Следует отметить также, что многие письменные источники XIV–XV веков дошли до нас в более поздних редакциях, относящихся к XVI–XVII векам. В тот период традиция независимого летописания уже иссякла, а Москва прочно утвердила свою позицию столицы Русского государства. Кроме того, к этому времени в сознании русских изменился сам образ татарина-ордынца, некогда твердого государственника. Так как после распада Золотой Орды на ее территории образовались независимые, постоянно воюющие между собой ханства: Сибирское, Казанское, Крымское, Астраханское и т. д. А в Диком Поле появилось множество полубандитских, неподконтрольных никакому правительству шаек, занимающихся разбоем и работорговлей, которые препятствовали земледельческому освоению причерноморской и поволжской степей, что было актуальной проблемой для России в XVI–XVII вв.

Платить дань этим «наследникам» Золотой Орды было бессмысленно, поскольку они не могли гарантировать взамен никакой защиты. И описанные в источниках XIV–XV веков события начинают переосмысливаться и, соответственно, редактироваться в этом ключе.

Только сравнительный анализ всех доступных нам документов письменных, изобразительных, археологических) помогает нарисовать наиболее полную и внутренне непротиворечивую картину Древней Руси эпохи Куликовской битвы.

В своей книге мы рисуем портреты конкретных людей — видных деятелей XIV — начала XV века. Это Дмитрий Донской, Олег Рязанский, митрополит Алексий и многие другие, кто вершил судьбы народов в эпоху Куликовской битвы. Чтобы понять их, нужно думать и оценивать события, оперируя этическими нормами и понятиями того времени.

Именно такой подход раскрывает нам те тайные пружины истории, которые не заметили или проигнорировали специалисты, оценивавшие действия наших героев с позиций сегодняшнего дня, или, того хуже, — с позиций сиюминутной политической конъюнктуры.

Эта книга — историческое расследование, цель которого — сделать тайное явным. Это своеобразный исторический детектив, поиск, в котором мы предлагаем принять участие читателю.

Было ли татаро-монгольское иго на Руси? Когда и где родилась мечта о едином государстве Российском? Действительно ли митрополит Алексий был «русским Ришелье»? Кто спровоцировал Куликовскую битву? Был ли Олег Рязанский предателем Русской земли? Кто стоял во главе заговора против Дмитрия Донского? Кто помешал объединению всех русских земель в конце XIV века?

Мы провели самое тщательное расследование, которое помогло развеять многие заблуждения исторической науки и привело к несколько неожиданным выводам, которые мы и предлагаем читателю.

На улице уже стемнело, и свет едва пробивался в комнатку сквозь разноцветные слюдяные окошки. Инок стоял, задумчиво склонившись над наполовину исписанным листом пергамента, и, чуть шевеля губами, перечитывал написанный недавно текст:

— В лето 6864 от сотворения мира… так… Той же осени Алексий, митрополит всея Руси, ходил снова в Царьград, милостию Божиею и молитвами святой Богородицы, той же осени море перешел, и на Русь прииде… — Инок перестал водить пожелтевшим ногтем по строками летописания и натужно разогнулся.

Близоруко прищурившись, обвел комнату взглядом. Сидящий в уголке, у печи, мальчишка, старательно пыхтя, соскребал ножом надписи с большого пергаментного листа.

«Ежели этот лист вчетверо сложить, то будет тетрадь для требника… Эх, не жалеют латиняне денег-то на пергаменты… Хорошо, что Митька по-латински не разумеет еще. Вот и не смутит ему душу крыжацкая ересь… А папских булл у нас еще мно-ого. С этих буквицы соскоблим, да на дело пергаменты пустим, а латиняне другой год еще нам пришлют. На копеечку, а все же экономия».

Монах снова посмотрел на рукопись и недовольно протер глаза.

— Темно у нас, что ли?.. слышишь, Митяй?!

— А? — мальчишка встрепенулся и с надеждой привстал. — За кваском сбегать, отче?

— Все бы тебе бегать, пострел, — укоризненно покачал головой монах. — Запали, вон, лучину. Темно уже.

— Ага, — отрок кивнул и, нашарив на подшестке печи кремень с огнивом, принялся торопливо лязгать железом о камень. Искры полетели на трут, но огонь что-то не спешил заниматься.

— От печи запали, дурень. Что понапрасну-то лязгаешь, коли печка горит? — недовольно нахмурился инок.

Мальчишка обиженно закусил губу, но молча отодвинул печную заслонку, засунул внутрь длинную, тонкую лучину и вынул ее уже ярко пылающей.

— Ну вот. Заслонку-то на место верни, — улыбнувшись, кивнул мальчишке монах и, закрепив лучину в торчащем из стены поставце, снова посмотрел на летопись. — Хорошо глазам. Все буквы теперь, аки ясным днем, видны… Пора и запись делать.

Тщательно заточенное гусиное перо уже лежало у него под рукой, однако монах не торопился наносить на разлинованный пергаментный лист новые строки. Сперва он вынул из поясной коробочки и открыл церу — маленькую, удобно умещающуюся на ладони деревянную записную книжечку со страничками, покрытыми слоем воска.

Положив книжечку рядом с листом, старец прочел сделанную вчера на цере для памяти надпись:

«Той же зимы, в день святого отца Симеона и Анны пророчицы, в то время, когда заутреню благовестят, тысяцкий московский Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был от княжьих бояр великих Михаила и зятя его Василия Васильевича Вельяминова. И брошен был среди града на площади…»

«Ох, нехорошо… Нехорошо-то как получается, — с досадой подергал себя за бороду инок. — Натворят делов бояре, а я пиши. Князь-то Иван Иванович в Орду уехамши. И бояре Вельяминовы утекли из Москвы, от греха подальше, с семьями. В Рязань ли, дальше ли в Орду, неведомо. А мне запись делать пора. Куда еще тянуть-то? Март на носу. Год заканчивается[1].

Новую запись делать надобно. Вот пропишу Вельяминовых убивцами, а князь возьмет да и простит их. Что же мне тогда, голову долой?.. Ладно, коли меня одного князь накажет. Вся ведь обитель без милостыни княжьей останется. А как князь, так и бояре его. Никто же копеечки нам тогда не подаст…»

Монах тяжело вздохнул, взял в руку костяное писало и, развернув его острием к себе, лопаточкой принялся разглаживать на цере воск, стирая обличающие бояр Вельяминовых слова. Потом он перечел оставшееся: «Тысяцкий Алексей Петрович Босоволков, по прозванию Хвост, убиен был…»